А тот прикрывает ненадолго глаза, и по лицу его тень пробегает. А когда снова смотрит на девушку, взгляд его уже безмятежен, только лицо словно льдом приморожено. И Марике становится тревожно. Так не смотрят на хорошеньких девушек. Так смотрят, когда примиряются с неизбежным или идут на верную смерть.
Но тут незнакомец плавной, тягучей походкой входит в круг, не отрывая взгляда, кланяется и, улыбаясь ласково и приглашающе, протягивает ей руку. Марика приглашение принимает. Тут же меняется музыка. Из разбитной и веселой становится размеренной и немного торжественной. И Марика с незнакомцем идут в танце по кругу, рукав к рукаву, плечико к плечу. Пахнет от него драгоценной смолой, свежим ветром и зелеными листьями. Сколько длится их танец, Марика не знает. Ничего не помнит, видит перед собой только синюю ласковую бездну, черный шелк волос и белый мрамор кожи. А когда приходит в себя, оказывается, что кроме них двоих здесь и нет никого. Да и сами они уже не в соседней деревне, а на лесной поляне, и музыка словно с неба льется, а воздух не то с хрустальными, не то с серебряными струнами перевит. И Марике совсем не страшно. Как можно бояться, когда он рядом, и все идет так правильно. Она несмело касается алебастровой щеки. И мужская ладонь бережно накрывает ее пальчики.
Она помнит малину. Крупные темно-розовые ягоды у нее на ладошке. Она протягивает их ему, тот смотрит лукаво и ласково, наклоняется, не отрывая взгляда, глаза в глаза, и нежно берет губами малину прямо с ее руки. И Марику совсем не удивляет, что для малины-то сейчас не время — кусты только-только покрылись цветами. Потом — поцелуй с малиновым вкусом, бархат кожи под пальцами, ночное небо, так похожее на его глаза, жаркий шепот, прохладный ковер из трав и то извечное, нутряное желание, что заставляет двоих сливаться в священном ритуале.
Она просыпается на его плече. Он не спит, рассматривает ее с такой безнадежной тоской, что тревога снова охватывает все ее существо.
— Как тебя зовут? — спрашивает Марика просто чтобы не молчать, чтобы чем-то заполнить эту гнетущую тишину.
— Эорданн, счастье мое, — грустно улыбается он, заправляя ей за ухо непослушную золотистую прядку.
— Э-ор-дан-н-н, — по слогам повторяет Марика и замечает, как прикрывает он глаза, жадно впитывая звуки ее голоса, словно иссушенная земля легкий летний дождь.
— Забери меня с собой, — с тающей надеждой просит девушка.
— Если бы я только мог, сердце мое, — пальцы его судорожно сжимаются кулаки, а взгляд полыхает такой застарелой болью, будто Марика ткнула пальцем в давнюю рану.
Он провожает ее до дома, и каждый шаг ложится на плечи девушки тяжелым камнем. Не думает она о родных, о том, как объяснит им свое отсутствие. Единственная мысль, которая ее занимает — как ей жить без него.
— Зачем тогда ты пришел, зачем позвал меня? — шепчет Марика, и слезы катятся по щекам.
— Я пытался не тревожить тебя, радость моя, — отвечает Эорданн странное. — Но так выходит еще хуже.
Он нежно берет ее лицо в свои ладони, бережно убирает слезинки.
— Не плачь, не множь печаль. Как бы горько не было, знай, что я теряю в два раза больше. Ступай, жизнь моя, я не умею оглядываться.
И Марика идет через поле на негнущихся ногах и знает, что он смотрит ей вслед. До последнего смотрит, пока не исчезнет ее фигурка, не растворится среди деревенских домиков и заборов.
Домашние охают, увидев девушку, за сердце хватаются. Никто ни о чем не спрашивает, свекровь только всплакивает чуть: «Три дня тебя не было, деточка». Дирел ходит хмурый, смотрит тяжело, но и он не задает ей ни одного вопроса.
А Марика мается. Тошно ей сидеть дома, невыносимо ходить по улицам, где все смотрят на нее жалостно, как на смертельно больную. Берется она помогать местному травнику, собирать в лугах да лесах целебные растения. Все не в четырех стенах сидеть. И хорошо у нее дело спорится, нужная травка так и ластится, так и льнет к рукам. А к ночи тоска наваливается, и сны Марике снятся тяжкие, непонятные. То видит она себя благородной дамой в шелковом старинном платье, расшитом серебром. Вьются медовые кудри, струится шелк одежд, когда она скачет на белом корридене, вольная как ветер. И рядом, бок о бок, едет Эорданн. Одет он в старинный бархатный камзол, и корриден под ним грозен и статен. То она нищая бойкая ромайка, из тех, что вечно скитаются по свету табором, то черная молельщица, ушедшая от мира, то южная красавица, чье лицо скрыто под легким покрывалом, то грозная воительница с обветренным лицом и короткими, по мужскому образу, волосами. И всегда рядом он — появляется летней грозой, безжалостным ураганом прокатывается по ее жизни, смотрит так же печально и исчезает в никуда. Но хуже всего те сны, когда он не приходит вовсе. Тогда внутри растет тугой комок, она все ждет чего-то, чему нет названия, мается, плачет ночами о чем-то несбывшемся, и в конце-концов, не выдержав муки, сходит с ума и зовет к себе смерть.