— Надо же, — сказал дядя Альфред, — как жаль, что не удалось повидать моих беляночек… А скажите, что это у вас за ослик и лошадка? Я этих красавцев раньше у вас не видел, да и в последнем письме вашем о них речи не было.
— Они у нас недавно, и месяца не будет…
Дядя Альфред стал гладить ослика и лошадку и очень удивился: и тот, и другая так нежно смотрели на него и так охотно тянулись к нему! Еще больше он изумился, когда лошадка преклонила перед ним колени и сказала:
— Вы, должно быть, очень устали, дядя Альфред. Садитесь ко мне на спину и я довезу вас до кухни.
— Дайте мне ваш зонтик, — сказал ослик, — зачем вам тащить его. Повесьте-ка его мне на ухо.
— Вы очень любезны, — ответил дядюшка, — но здесь так близко, что вам не стоит беспокоиться.
— Вы бы доставили нам такое удовольствие, — вздохнул ослик.
— Послушайте, — оборвали их родители, — оставьте своего дядюшку в покое, идите-ка на луг. Достаточно он на вас насмотрелся.
Гостя немного удивило, что они сказали «своего дядюшку», будто он приходился дядей ослику и лошадке. Но ослик и лошадка так ему понравились, что он и не подумал обидеться. Уходя, дядя Альфред без конца оборачивался, помахивая им своим зонтиком.
Вскоре ослика и лошадку стали кормить намного хуже. Запасы сена сильно уменьшились, и родители в первую очередь заботились о том, чтобы его было достаточно для волов и коров: волы прилежно работали, а коровы давали хорошее молоко. Ну, а овса ослик и лошадка вообще не видели уже давным-давно. Им даже не разрешали гулять в лугах — надо было дать траве вырасти, скоро сенокос. Они могли пастись только в оврагах и по обочинам дорог.
Родители были не настолько богаты, чтобы прокормить всех своих животных, поэтому решили продать волов и заставить работать осла и лошадь. И вот однажды утром отец запряг лошадь в телегу, а мать отправилась в город на рынок, нагрузив осла двумя мешками овощей. В первый день родители были с ними очень терпеливы. На второй они ограничились замечаниями. Потом пошли упреки, а то и попросту ругань. Лошадь с перепугу вконец растерялась и уже не знала, когда идет вкривь, а когда вкось. Тогда отец так грубо потянул поводья, что удила жестоко поранили ее губы и от боли у нее вырвалось ржание.
Однажды на высоком подъеме лошадь, выбившись из сил, стала двигаться с трудом и останавливаться на каждом шагу. Груз был слишком тяжел, и с непривычки она не могла его вытянуть. Сидя на телеге с вожжами в руках, отец злился из-за того, что лошадь идет так медленно, слишком часто останавливается, и ее снова надо погонять, чтобы она шла дальше. Сначала он только понукал ее, прищелкивая языком. Это не помогало, он стал браниться, вышел из себя и проорал, что в жизни не видел такой дрянной клячи. Услышав это, лошадь от изумления чуть не упала.
— Эй, ты! Н-но! — кричал отец. — Н-но! Ну и дрянь. Ну подожди, я заставлю тебя работать!
В бешенстве он несколько раз пригрозил ей кнутом, а потом и стеганул по боку. Лошадь не издала ни звука, но повернула голову и таким грустным взглядом посмотрела на отца, что кнут выпал у него из рук, и он покраснел до ушей. Соскочив с телеги, он обнял лошадь за шею и стал просить прощения за грубость.
— Я и забыл, кто ты мне. Понимаешь, мне показалось, что у меня просто обыкновенная лошадь.
— Все равно, — сказала она. — Даже и обыкновенную лошадь нельзя так сильно бить кнутом.
Отец пообещал, что впредь будет следить за собой и не позволит себе так злиться; он и вправду долго обходился без кнута. Но однажды, когда он уж очень спешил, отец не сдержал слова и стеганул лошадь по ногам.
Вскоре это вошло у него в привычку, и он хлестал бедное животное не раздумывая. А если вдруг у него и появлялись смутные угрызения совести, он только пожимал плечами, говоря:
— Либо у тебя есть лошадь, либо нет. В конце концов, должен же я заставить ее слушаться.
Ослику тоже трудно было позавидовать. Каждое утро, с тяжелой ношей на спине, он шел в город на рынок, и это в любую погоду! Когда шел дождь, мать раскрывала зонт, но ей было совершенно наплевать, что ее ослик мокнет.
— Раньше, — говорил он, — когда я был девочкой, ты бы не позволила мне мокнуть под дождем.
— Если бы с ослами надо было обращаться так же бережно, как с детьми, — отвечала мать, — толку бы от тебя не было никакого, и уж не знаю, что бы мы тогда стали вообще с тобой делать.