Неужели Валя Пинегин был убит (если все-таки он не стал жертвой несчастного случая) для тою, чтобы не смог заполучить эти бумаги? Сомнительно…
Да и вообще вся рассказанная Архивариусом история о взаимоотношениях со студентом попахивает …
Сомнения, охватившие Кравцова еще во время визита, вернулись. Архивариус оказался словоохотлив — подозрительно словоохотлив, учитывая его биографию — но ничего по-настоящему важного не сказал. (И много чего не спросил , кстати…) Вручил документы, которые можно составить, повозившись недолго с поисковыми системами Интернета… Почему, кстати, Пинегин сам этого не сделал? Не имел компьютера с доступом в Сеть? Не причина, всевозможные интернет-клубы, интернет-залы и интернет-кафе всегда к услугам… Не знаешь как — объяснят и помогут…
Есть подозрение, что Архивариус вручил пустышку, не слишком тщательно сработанную.
Но зачем?
Избавиться от докучливого гостя можно куда проще — просто-напросто отказаться от встречи. Какой-то интерес у экс-гэбэшника к господину писателю таки был, сомнений не остается. Но в чем суть пресловутого интереса? Загадка…
Ясно одно: Козырь о содержании их беседы мог лишь догадываться — если допустить, что сам факт ее проведения стал Паше как-то известен.
И подумать г. Ермаков мог всё, что душе угодно. Но что бы он там ни думал (да и думал ли вообще?), — однако позвонил, оборвав Архивариуса на полуслове.
Пожалуй, этот звонок и есть та печка, от которой стоит начать танец. Если выяснится, что намеки и недосказанности Козыря ничего за собой не скрывают, то…
Раздавшийся сзади возмущенный звук клаксона оборвал размышления. Кравцов спохватился и тронул машину с места — шлагбаум уже с полминуты как поднялся…
Он ехал в Спасовку, и не знал, что Архивариус, едва они распрощались…
…Архивариус, едва они распрощались, подъехал на своем агрегате к окну: внимательно наблюдал, как Кравцов садится в машину, как трогается с места…
Затем Архивариус сделал то, чего не делал уже несколько лет. Подкатил к столу, достал из ящика непочатую сигаретную пачку, с хрустом сорвал целлофан. Закурил. Обычно напрочь отвыкший от никотина организм после первых затяжек испытывает легкое опьянение, плывет , — но Архивариус не ощутил ничего подобного. А может, табак за годы выдохся.
Курил долго, мрачно, сосредоточенно. Вторую сигарету прикурил прямо от первой… Пепельница, предназначенная для гостей, стояла на другой стороне громадного стола — Архивариус объезжать его не стал, стряхивал прямо на пол.
Потом он проделал несколько быстрых манипуляций с клавиатурой и «мышью» и долго изучал возникшее на экране изображение. На старой черно-белой фотографии — лишь недавно отсканированной и перенесенной на компьютерный диск — была «Графская Славянка». И — Архивариус. Молодой, улыбающийся, снятый на фоне развалин. Не сидящий на коляске — стоящий на двух ногах…
Всё возвращалось.
После первого визита Вали Пинегина Архивариус подумал: совпадение. Случайность, вполне объяснимая избранной им новой профессией. По крайней мере Валя понятия не имел, что расследованием загадочной гибели его отца, «черного следопыта» Станислава Пинегина, занимался именно Архивариус. И что это расследование стало последним в его гэбэшной карьере.
И вот сегодня пришел Кравцов…
Архивариуса, при всем его скептицизме, не оставляло чувство — из прошлого, из пятнадцатилетнего далека, к нему вновь тянется нечто — то, чему он не смог дать даже мысленного названия, что давно сам для себя объявил видениями, галлюцинациями и посттрамватическим бредом…
Ему игра казалась доигранной, и Архивариус давно смирился со своим проигрышем. Похоже, кто-то (но кто? кто???) считал иначе.
Из того же ящика, что и сигареты, Архивариус достал талисман — старый, потемневший пятак. Подбросил над столом, загадав: если выпадет орел, то придется… Монета упала ребром, быстро покатилась по лакированной поверхности, свалилась на пол.
Перегнувшись с кресла, Архивариус пригляделся и вслух выругался: пятак лежал решкой.
Впрочем, это уже ничего не меняло.
Предания старины — III.
Голубая дивизия. Лето 1943 года
Для себя Хосе сразу окрестил особняк замком, хотя тот ни в малейшей мере не напоминал замки родной Андалусии: ни тебе зубчатых стен, ни устремленных к небу башен, ни рва с подъемным мостом…
Так он и записал в походном своем дневнике: «Под штаб Команданте занял старинный замок русской аристократки. Картины, статуи, парк с прудом… Красиво».
Надо сказать, что замки оставшейся за тридевять земель родины Хосе Ибаросу приходилось наблюдать лишь издали. Аристократы не спешили приглашать в гости паренька из многодетной рабочей семьи…
И на Хосе произвело сильное впечатление внутреннее убранство дворца «графини Литта» — так былую владелицу особняка именовали с легкой руки очкарика-Энрикеса, где-то вычитавшего про романское происхождение аристократки.
Именно Энрикес, всюду сующий свой нос всезнайка, завел с Хосе разговор о подземельях дворца:
— Ты знаешь, что на самом деле делает в подвалах Кранке? И его люди?
Хосе неопределенно пожал плечами. Соваться в дела оберштурмбанфюрера Кранке ему не хотелось совершенно.
Официально тот числился представителем рейха при штабе Команданте (или, иначе говоря, генерала Инфантеса, командира «Голубой дивизии»). И ни в коей мере начальником для Хосе не являлся.
А на деле…
Лучше не связываться.
Коли посчастливилось оказаться при штабе, пусть и на десятых ролях, — после четырех месяцев, посвященных выживанию в аду, на передовой, — так уж сиди и крепче держись за теплое место. После неполного года, проведенного в России, желание Хосе мстить русским за родню, погибшую в ходе Освободительной войны, несколько поугасло [6]…
Поэтому Хосе ничего не ответил. Пожал плечами и постарался изобразить мимикой, что данный вопрос его ничуть не интересует. Меньше знаешь — крепче спишь.
Но Энрикеса явно распирала информация и желание поделиться ею. Водилось за ним такое.
— ОНИ ТАМ ЧТО-ТО КОПАЮТ! — объявил очкарик с самым таинственным видом.
— И что же? Бомбоубежище? — против воли втянулся в ненужный разговор Хосе.
Вопрос о бомбоубежище не был праздным. Несколько раз русские самолеты, пытаясь прорваться к узловой станции Антропшино и натолкнувшись на плотный заградительный огонь зениток, вываливали бомбы в стороне. В непосредственной близости от «замка» не упала ни одна, но берега извивавшейся под горой речушки — совсем неподалеку — испещряли свежие воронки. Во время авианалетов нынешние обитатели графского дворца спускались в подвал, но его выложенные из старинного кирпича своды не казались Хосе надежными. Сто лет назад, когда строился особняк, никто и подумать не мог, что с неба может падать воющая железная смерть, играючи пробивая крыши и перекрытия…
Услышав версию о бомбоубежище, Энрикес усмехнулся презрительно.
— О, Дева Мария, спаси и сохрани от идиотов! Скажешь тоже! Зачем убежище копать втайне? Пригнать взвод саперов — за три дня все сделают.
Услышав про «тайны», Хосе тут же плотно сжал губы. Не нужны ему эсэсмановские тайны… Абсолютно не интересуют.
Но Энрикеса было уже не остановить. Он повлек вяло сопротивлявшегося Хосе в сторонку, за кусты — очевидно, некогда подстриженные ровно, по линеечке, а ныне разросшиеся буйно и неухожено. Жарко зашептал в ухо, показывая в сторону дворца:
— Видишь вон окна, да? Там, в бывшей бильярдной, радисты с шифровальщиками спят. А дальше коридор, в самом его конце закуток без окон есть — не знаю, что там раньше было, но койки для меня и Родриго едва поместились… Понял?
6
«Освободительной войной» сторонники генерала Франко называли Гражданскую войну в Испании (1936-39 гг.).