И вдруг замер, уловив боковым зрением какое-то шевеление на земле. Обернулся мгновенно, рука метнулась к кобуре…
У-ф-ф… — выдохнул облегченно. Нервы ни к черту… Земля шагах в трех набухала небольшим валиком — движущимся вперед. Крот, всего лишь крот… Роет ход почти у самой поверхности. Но до чего же быстро движется, даже удивительно…
В кармане запиликал мобильник. Чагин — продолжая машинально следить за приближающимся к его ногам земляным валиком — нажал кнопку ответа, поднес трубку к уху, — не произнеся, однако, ни слова. По ошибке ему позвонить никак не могли.
Через несколько секунд седоголовый торопливо зашагал к дому, мигом позабыв про удивительно быстроходного крота. На связь вышел командир автономной группы, действовавшей в Тосненском районе. Ребятам удалось выйти на след Сашка… На очень свежий след.
Чагин ушел и не увидел, как стремившийся к его ногам валик кротовьего хода внезапно ускорился — словно старался успеть, догнать… Не увидел и не поразился скорости, вовсе уж непредставимой для крохотного зверька. Однако через две-три секунды земля перестала вспучиваться: как будто крот-спринтер полностью выложился в решающем и неудачном рывке — и остановился… Почва на самом конце хода слегка просела. На этом все закончилось.
Несколько минут спустя кавалькада из трех джипов торопливо отъехала от дома Шляпниковых. И столь же торопливо покатила к выезду из Спасовки.
Пашку-Козыря, вопреки его обещанию, Кравцов дома не застал. Двери заперты, гараж заперт, машины рядом с домом не видно…
Неужели все подозрения столь быстро подтвердились? Неужели Пашка звонил не из Спасовки — и сказал первое, что пришло в голову — лишь бы прервать беседу с Архивариусом?
Подозрения не успели перерасти в уверенность — Козырь позвонил снова. Беседовал с той же холодной корректностью, сказал, что пришлось срочно отъехать по важному делу. Пообещал вернуться как можно скорее, попросил подождать немного, — и отключился.
«Немного» растянулось почти на три часа, под конец ожидания сумерки сгустились… Кравцов терпеливо ждал, решив именно сегодня расставить все точки над "i".
…Наконец на двор вкатился Пашкин «сааб» — мягко, почти бесшумно. Остановился возле «нивы» Кравцова — сразу ставшей от такого соседства выглядеть несколько плебейски.
Козырь вылез из салона — движениями смертельно уставшего человека. Лицо бледное, осунувшееся, темные круги под глазами. На щеках и подбородке — Кравцов изумился — трехдневная щетина.
Кравцов сделал два шага ему навстречу. Остановился. Молчал. В конце концов, Пашка сам настоял на этом разговоре, — вот пусть и начинает. Облегчать ему задачу, спрашивая о чем-либо, Кравцов не собирался.
— Пошли в дом, что ли… — нарушил затянувшееся молчание Козырь. — За стол сядем, потолкуем…
Голос звучал тяжело, глухо.
— Поговорим здесь, на улице, — отрезал Кравцов. Что-то было в этом детское, что-то от «Графа Монте-Кристо» — но переступать порог дома Ермаковых, не выяснив все до конца, он не собирался.
Козырь вздохнул, пожал плечами.
— Как скажешь… Давай хоть на крыльце посидим, нечего стоять посреди двора, как Пушкин с Дантесом…
Кравцов хмыкнул от такого сравнения, но на крыльцо вслед за Пашкой поднялся. Не совсем уже улица, но еще и не дом, — нейтральная, в общем, территория.
Предприниматель Ермаков разговор начинать не торопился. Щелкнул клавишей выключателя на стене: над крыльцом помигал, помигал, — и разгорелся в полную силу большой белесый фонарь. Козырь пошарил по карманам, отыскал зажигалку, сигареты. Уселся на стул, вытесанный из цельного деревянного чурбака, закурил…
Кравцов ждал — терпеливо и молча,
Выкурив сигарету до половины, Пашка заговорил:
— Начать надо издалека… С самого начала…
Он снова замолчал.
— Ну так начни, — подбодрил Кравцов. — С самого начала. С той нашей якобы случайной встречи на Звездном бульваре. А еще лучше — с того момента, когда тебе невесть откуда пришла идея о реконструкции «Графской Славянки»…
Пашка неожиданно засмеялся — мрачным, безрадостным смехом. Встал со стула-чурбака, сделал по крыльцу три шага туда, три обратно.
— Ничего ты не понял, пис-сатель… Началось все куда раньше, когда нас и на свете-то не было.
Он остановился, протянул в сторону Кравцова руку с зажатой сигаретой.
— Ты знаешь, что твой родной прадед, Федор Кравцов, носил прозвище «Царь»?
Кравцов молча кивнул.
— А знаешь, как и за что его убили?
Вот оно что… Похоже, сейчас объяснится и странная запись «ГДЕ ЦАРЬ???????» из пинегинской тетради, и секрет отсутствия могилы прадеда…
— Ну так знай! — Рука с сигаретой вновь сделала прокурорский жест в сторону Кравцова, а затем…
Затем сигарета выпала, и ударилась о крашеные доски крыльца, и разлетелась искорками-светлячками.
Кравцов машинально проводил ее полет взглядом — и не сразу увидел, как Пашка отшатнулся назад, схватился за левую сторону груди…
— Что с тобой? Сердце? — Он вскочил, поддержал, но тело Козыря уже грузно обмякло, поползло вниз…
Пашка прохрипел что-то неразборчивое, Кравцов аккуратно, осторожно опустил его на доски крыльца, выдернул мобильник, резко, как пистолет из кобуры, — и только тогда, отыскивая взглядом нужные клавиши, заметил, что пальцы и ладонь измазаны чем-то темным… И сообразил мгновенно: кровь! Пашкина кровь! И столь же мгновенно вспомнил: за миг до того, как сигарета начала свой полет к полу, откуда-то издалека донесся хлопок, — негромкий, словно кто-то сильно хлопнул в ладоши…
Потом он орал в телефон (как, когда успел набрать номер?), орал что-то оглушительное и совершенно нецензурное, потому что перед тем голос в трубке устало объяснил, что выслать машину по указанному адресу они не могут, ибо другой субъект федерации, вот если бы пострадавшего осторожно перенести метров на пятьсот, на границу с поселком Торпедо… — и Кравцов кричал на них, сам не понимая своих слов, и вдруг неожиданно замолчал, увидев, что Пашкины губы зашевелились, — тот сказал не то «ма…», не то «на…», но продолжить и закончить не смог, изо рта хлынула кровь густым черным потоком…
Потом кровь перестала течь изо рта и выплескиваться короткими толчками из груди — когда он успел расстегнуть пиджак и рубашку, Кравцов тоже не помнил, но скомканный носовой платок так и остался неиспользованным, перевязка при такой ране ничем помочь не могла… Кровь перестала течь, и Кравцов понял, что держится за остывающую руку трупа.
Издалека, из другой галактики донеслось слабое завывание сирены. «Скорая» все-таки приехала — но в помощи больной уже не нуждался…
Предания старины — IV.
«Царь». 1927 год
Комбед решал судьбу Спасовской церкви св. великомученицы Екатерины. Вернее, судьбу бывшего церковного здания, — как храм оно не функционировало, службы прекратились пять лет назад.
— А стоит ли оно энтого? — рассудительно, но несколько смутно спросил старик Матвей Никодимович Карпушин, председатель комбеда. — Кресты сняли, колокола тож. Поп давно в Соловках перековывается… Какой-такой есче «опивум»? А зданье-то крепкое, пущай народу послужит. Сами знаете, склад там щас, картофлю артель держит…
Но главный противник церкви, Володька Ворон, был настроен непримиримо. Как всегда, когда бывал он чем-то взволнован или разозлен, в речи Володьки присутствовал некий избыток шипящих звуков. Точь-в-точь как у деда его, Степана Порфирьевича. — Хоре там одно, а не схлад, — рассерженной змеей шипел Ворон.
— Хниет картофля-то… Вошдух шпертый — вот и хниет, преет. А што хресты да холокола сняли — мало энтофо. Мало. Хупола за мнохо верст видны — народ и охлядывается. Хто мимо ни идет — похлонится, перехрестится. Поп на Соловках, а зараза попопья тут осталась. Зреет, знахчится. Што товарищ Сталин ховорит, а? Што крестьянство самонадежный союзних пролетарьята. Иль ты, Ниходимыч, супротив партейной линии собрался? Поповским подпевалой рехшил заделаться?