Когда юбка стала влажной от ночной росы, Лета поднялась и снова пошла к бледному свету, под которым маячил опустевший большой стол. Села на уголок лавки, придвинула к себе полупустую банку и печально доела рыбу, скребя чайной ложкой по жести. Напротив полузнакомая парочка замерла, сплетясь с закрытыми глазами, да сбоку кто-то спал, согнув ноги и по-детски положив кулак под щеку.
Лета нащупала в кармане ключ. Надо идти, утром все вместе на скалы, за мидиями, если проспит, то весь день одна. Там тоже одна, но хоть вокруг будут люди.
Из-за спины протянулась рука, подхватила стакан с черным вином на донышке. Длинная нога рядом, перешагнув лавку, перенесла мужское тело.
— Кажется, все упали и умерли, — Иван глотнул и поставил стакан, — а нам с Васькой спать негде.
Лета оглянулась. Васька, лет на вид пятнадцати, спал стоя, покачивался как водоросль, хлопал бессмысленными глазами. Короткая футболка наискось открывала блестящий впалый живот.
— Замучил парня, — упрекнула Лета мужчину. И добавила, — у меня в комнате три койки. Две с бельем. Ну, покрывало еще есть, можно на матрас постелить. Если хотите…
— Еще бы, да.
Он снова поднял длинную ногу, перенося ее через лавку. Подтолкнул мальчика в плечо, направляя, и оглянулся вопросительно. Лета показала, куда идти.
Шли под черными кружевами маслин, через равные промежутки смазанных светом фонарей. Догоняли медленно шагающие тени, наступали на них и смотрели, как те вырастают снова, черными живыми стволами на светлой плитке…
Васька шел обок, Иван время от времени придерживал его, чтоб не убредал в кусты.
— Спит, — шепотом удивилась Лета.
— Ага, — сказал Иван.
Профиль у него был такой, как ей виделось, там на песке. Хороший, с ровным носом и четким подбородком. Усы вот только. Зачем усы…
— Я ж казак, — вполголоса ответил Иван, она поняла, что вопрос задала вслух и покраснела.
— Он тебе кто? — спросила мысль уже вслух.
— … брат… — хотел, видимо, сказать дальше, но не стал. Лета поняла, что брат жены и уточнять не стала.
В дощатой комнате спала дневная жара, налитая под самую крышу. Лета не стала зажигать свет, отдернула на окошке реденькую занавеску и в свете фонаря, как-то мгновенно устав, медленно постелила на старый матрас пляжное покрывало, кинула сверху еще одно. Взяла зубную щетку и шепотом сказала:
— Ложитесь, я сейчас.
Сунув ноги в шлепанцы, ушла к туалету. Чистила зубы над старой раковиной, вода текла звонко, ударяясь о жесть, верещала, казалось, на весь погруженный в глухой сон пансионатик.
Когда вернулась, они уже спали, Иван завернулся в покрывало, а мальчик, раскидав по белой простыне черные ноги, с черным под задранной майкой животом, дергался, поскуливая, как щенок.
Лета постояла над ним, дрогнув сердцем, протянула руку и поправила длинные волосы на влажном лбу, чтоб не лезли в глаза. Задернула занавеску на окне, и тихо сняв юбку и маечку, улеглась на скрипучую кровать, накрываясь теплой простыней. Стала смотреть в потолок. Туда падал невнятный свет от фонаря и черные листья пролезшего в щель винограда казались стаей пауков. Сон ушел, остался глухой стук сердца и болезненно обостренный слух, ловящий неровное дыхание Васьки и редкие скрипы кровати под тяжелым мужским телом.
Спят. Нагулялись. Завтра последний день и последняя ночь на острове. Через утро Лета вымоет всю посуду, выметет пол, выплеснет из таза, что на крылечке, морскую воду. Отнесет в бытовку белье, отдаст ключ и вернется в город, где плавленый от жары асфальт и мамины трагические взгляды.
А как ты хотела? Спросила себя и повернулась к стене, не заботясь о том, что кровать запела старыми пружинами. И сон, будто ждал, спустился от черного винограда, слетел к ресницам. Трогая каждую по очереди, прошелся мягкой лапкой по щекам, коснулся верхней губы. Щекотно, удивилась она и замерла, с мужской рукой, легшей на шею и основание плеча.
В охвостье утекающего сна ей показалось, что мир явил в черноте скважину, куда был вставлен ключ, и повернут. И открываясь, мир повернулся сам, не становясь светлее, но все равно — другой стороной, как другая сторона черного куба. Не зная, что делать с этим, она лежала и думала о мальчике, который вот сейчас что-то проговорил во сне, и, кажется, даже чуть-чуть засмеялся. Была бы вместо него Танька. Или. Или… Но не этот, с щенячьим поскуливанием.
Иван наклонился и, еле касаясь ее уха, шепнул:
— Может, ну его — спать. Пойдем?
Лета кивнула и села, следуя за ускользающей ладонью. Прикрывая простыней грудь, нащупала на спинке кровати майку. Иван встав, отошел к своей кровати, нагнулся, собирая покрывало в охапку.
Они вышли в ночь, и эта ночь была совершенно другая, та кончилась или ушла на дальнюю грань, унося с собой одинокую Лету на прибое, дочек Ивана и его жену-учительницу, Нателлу с растопыренными крашеными ногтями, Таньку с кефиром.
Стараясь не греметь, Лета повернула в замке ключ. Встав на цыпочки, прошептала Ивану в ухо:
— Я его повешу внутри, на гвоздь у форточки. Вдруг он захочет ночью…
— Подожди, — ответил Иван и повернулся к соседней двери. Эта комната стояла пустая, молчала, запертая.
Он покопался в кармане шортов, блеснул чем-то и, закрывая окно спиной, что-то стал делать. Стекло повизгивало, потом звякнуло. И сверкнуло, оказавшись в его руках. Лета нервно оглянулась. Вокруг было тихо, только поодаль тарахтел генератор, перекрывая плеск воды. Иван аккуратно прислонил стекло к стене. И уже знакомым движением занес длинную ногу на подоконник, по-змеиному нырнул внутрь, шлепнул, шмякнул, зашипел сквозь зубы, видимо, стукнувшись там внутри об стол, заскрежетал, отодвигая. И протянул из низкого окна руки.
— Иди сюда.
Лета встала на перевернутый таз, ухватилась за руки и шагнула внутрь, неловко валясь и обдирая бедро о край рамы.
— Вот, — сказал Иван и, стащив матрас на пол, кинул на него покрывало, — вот. Иди сюда.