— Максим…
Макс чертыхнулся, останавливаясь в тени большого платана. Тонкая фигура на фоне серого шелка, стоит, отвернувшись, смотрит на море. А позвала. Или ему показалось? Подойти? Или сделать вид, что не услышал? Получится — испугался…
Он прошел рядом, на расстоянии вытянутой руки. Кашлянул, замедлив шаги. Софья быстро повернула лицо. В размытых светлых сумерках, в рамке белых волос оно было темным, с неразличимыми чертами.
— А, это вы? Как хорошо, что вышли. Смотрите, как тут!
В женском голосе услышалась Максу давешняя глуповатая восторженность и он разозлился. На то, что крался мимо столовой, пытаясь услышать ее. Что остановился на оклик, который был ли? Или он сам себе его выдумал, чтоб — повод заговорить…
— У вас есть мобильник? — спросил почти грубо, — домой надо позвонить, а мой сел.
— Жена волнуется?
— Да.
Софья протянула ему мобильник и положила пустую руку на парапет. Темная рука и ногти белеют. Макс потыкал в кнопки.
— Черт!
— Что?
— Забыл номер. Он же записан в телефоне, а я вот не помню его, длинный.
Покивала, пересыпая по прямым плечам волосы, цветом сливающиеся с тканью сарафана. И спросила врасплох:
— Шея болит?
— Да… А как ты, вы…
— Давай на ты. Я же видела, как на лесах изгибался, это нам — постояли и ушли, а ты потом несколько часов на деревяшках.
Он смотрел на светлые ногти. Над головами зажегся тусклый высокий фонарь, скупо уложил размытый кружок света на шероховатый камень и там еле видно заблестели крошки слюды…Хоть бы шевельнула пальцами. Или на него глянула, а то снова отвернулась и смотрит на воду.
— Да мне в кайф, там ведь стенка была, серая, грязная. А потом еще ругались с директором, он, когда стал рассказывать, чего хочет, меня просто перевернуло всего. Я свое хотел. Но он уперся, и пришлось вот. Винограды и овечек.
— Не жалеешь?
Он вспомнил рыжую, с полной корзиной, и круглыми коленками под коротким синим подолом.
— Теперь нет.
Стал ждать новых восторженных восклицаний, но она просто сказала, так и не глядя на него:
— Красиво. Очень.
На указательном пальце, на круглом ногте чернело пятно. Макс протянул ей мобильник.
— Возьми, спасибо.
И она подняла руку, повела ее легко, по серому воздуху, в свете заката, что никак не кончался, перевернула ладонью кверху, сказала негромко:
— У тебя в номере ведь симка. Можно пойти. К тебе. Поставишь в мой. Позвонишь…
Он положил телефон на ее ладонь и тоже стал смотреть на море. Ему казалось, их взгляды, что протянулись рядом через перламутр закатной воды, можно увидеть, и там, вдалеке, как и положено, они смыкаются, сливаясь в одно.
По воде побежали, одна за другой, маленькие длинные волны цвета графита, и Макс понял, он смотрит на фото, что висит на стене их комнаты. Они всегда смотрят на него вместе, горячие и слабые после его криков и бешеных глаз.
— Ты знаешь, что такое Аква Тофана, София?
— Нет. Расскажи. Макс…
— Раз в несколько лет, когда вечер так тих, что в толще его, никуда не летя, недвижно висят пушистые соцветия степных цветов, сумеречные пчелы развертывают дурман твердыми крыльями. И тогда, волнами цвета графита, одна за одной, без ветра, приходит Аква Тофана, припадает к песку, холодящему босые ноги, и забирает неосторожных. Аква Тофана, яд без вкуса, цвета и запаха. Навсегда.
— Навсегда, — повторила она.
Солнце ушло, оставив лишь мягкий серый свет над водой.
— Тебя можно полюбить только за эти слова, знаешь? Навсегда.
— Это… — он остановился и не стал договаривать. Протянул руку и положил поверх ее неподвижной ладони. Хриплым голосом спросил:
— У тебя на ногте пятно…
— Дверью прижала.