— Ей и от хулиганов можете, — сказал, разглядывая Милицу темными глазами. Она не застеснялась, все на ней в тот день было хорошо и проверено перед зеркалом — от сапожек до берета с цветным хвостиком. Сказала, смеясь, — не себе, для брата, в подарок. Обещала подумать и ушла, веселая. Потому что продавец темноволос, губы красивые и напоследок, уже в спину, сказал негромко:
— А защитить вас я и сам смогу. Хотите?
Шла, покачивая вздернутыми плечами, и — хотела, конечно. Но представила, как лезет горячей рукой к ней под широкий свитер и — останавливается. Надо будет что-то говорить. И ждать ответа…
Вечером она наклонила телескоп и стала рассматривать место будущей диверсии. Крошечный дворик, видимо, изнанка старого кафе, на баках полустертые надписи «кухня» и «Олимпик». Но дверь заколочена, пусто. Даже кошки не пробегают. И попасть в закуток можно только через узкий проем, перекрытый сверху нависающими крышами. В нем мелькают и мелькают медленные фары машин.
В желтом свете старательный телескоп показывал все близко и четко, даже хлопья старой краски были видны на круглой ноге фонаря.
Милица оторвалась от объектива и закрыла его крышкой. Нащупала под табуретом тапочек. В приоткрытое окно пролезал ветер. Скоро осень из ласковой превратится в злую, заноет тоскливыми ветрами и станет похожей на квартирную хозяйку, желчную старуху, что таким же ноющим голосом рассказывает о своих болячках и неблагодарном сыне. И солнышко будет появляться так же редко, как улыбка на ее серых морщинах. У хозяйки — только в день, когда жильцы приносят ей плату.
Милица отогнала тоску и собралась перейти на диван, заняться ногтем на проклятом мизинце. Он рос быстро и от того, что торчал вбок, рвал колготки.
Подняла руку, закрыть окно и задернуть штору.
В тусклом круге света под самым фонарем шевелились фигуры. Двигалось светлое пятно головы, и жирно блестела черная спина в кожаной куртке. Свет падал равнодушно, растекался по верхам и не шел ниже, потому второй силуэт был черен и неразличим. А потом невнятное шевеление поймало ритм и из черноты стали появляться длинные пряди волос. И пропадать. Снова появляться…
Заболели от напряжения глаза и ныла вытянутая шея. Тапочек мягко свалился с заледеневшей ступни.
То, что шевелилось под фонарем, походило на странного и страшного зверя, который еще не проснулся полностью в своей берлоге и ворочается, двигая лапами, зевает, выпуская когти. Пятна света ползали по черноте, мешая увидеть точные очертания. И это злило.
Задние стены домов громоздились над смутным шиферов ближних построек. Редкие квадратики окон желтели и пахли жареным луком — хозяйка внизу готовила ужин. Запах поднимался по лестнице, лез в щель под дверью: это было одним из исправимых недостатков комнаты, да все руки не доходили. Холодный ветер из окна лапал лицо и выжимал слезу. Пусть они там сами, под своим фонарем, — подумала Милица и захлопнула створку.
А чуть позже, заворачиваясь в кусачее одеяло на диване, выставив из тепла его голую ступню, чуть не порезалась ножничками — телескоп! Можно все разглядеть!
Одним ухом она слушала лестницу, как хорошо, что скрипучая, а то вдруг — хозяйка и увидит, куда смотрит Милица вместо неба.
В круглом экране мужчина в кожаной куртке отдавал девушке с длинными волосами деньги. Несколько смятых бумажек, видно даже — у одной надорван уголок. Пальцы короткие и на фалангах волосы такие же черные, как его куртка.
Милица подправила резкость и чуть уменьшила картинку. Девушка, переступая высокими каблуками, видно устали ноги, пересчитала бумажки, подняла бледное лицо и что-то сказала мужчине. Мелькнула в тусклом свете кожаная рука, дернулись длинные волосы. И он ушел, закрывая спиной огни в проходе.
Девушка крикнула вслед, держась за скулу. Постояла немного и совершила женскую последовательность действий: спрятала деньги в сумочку, поправила колготки и короткую юбку, убрала за уши волосы, достала пудреницу и бережно попудрила скулу с ярким пятном удара. Снова погасли огни в проходе, — вышла.
Милица тихо закрыла окно и задернула штору.
Ночью она плохо спала, видела то фонарь над своей головой, то хлопья краски на его столбе. Выворачивая неудобно голову, посмотреть вверх, видела искаженное лицо с красивыми губами и темными глазами продавца из спортивного магазина. Во всем мире не было звезд и ночь пропахла жареным луком.
Раз проснулась от мысли, что телескоп остался стоять мордой вниз, как собака перед миской с едой, теперь хозяйка поймет, куда смотрела Милица. Босиком побежала по холодному полу, поправила телескоп, уставив его в серое утреннее небо, и снова испугалась, вдруг хозяйка заглянет сейчас, подумает, что Милица всю ночь провела у окна, дежуря и высматривая. Бросилась на смятые простыни и замерла, стиснув коленями край одеяла.