Сырым весенним вечером Гелена Леонидовна спросила, глядя в телевизор в темной гостиной, куда никто из жильцов не входил, только заглядывали, поздороваться с хозяйкой:
— Ты на каникулы когда? В мае? Приберешься как следует, уедешь, я окна расклею.
— Я сама, — ответила Милица, стоя в проеме двери. Вошла и села в продавленное кресло, тоже стала смотреть в телевизор.
— Скажи-ка…
— Завтра сделаю. Мне надо по учебе, за небом смотреть.
Встала, так ничего в телевизоре не увидев, и пошла вверх, скрипя ступенями. Сердце приятно стукало.
Ардо улыбнулся ей, сидя на широком подоконнике, отсалютовал виктори. Мальчишка. Все мужчины — мальчишки, даже профессора.
Полоски старой бумаги отскакивали от рам, пылили в нос и сваливались на пол, шурша. Закатанные рукава домашней рубашки давили под локти. Милица протерла рамы, отскребла кусочки старого клея и остановилась. С мокрой тряпки капало в ведро. Сейчас она вымоет стекла, до скрипа. Как будто вымоет небо. А потом? Вытаскивать и ставить на прежнее место телескоп? А как отнесется ее Ардо к тому, на что ей хочется смотреть?
— Не хочется, — и шлепнула тряпкой по стеклу. Мыльные змейки потекли вниз, таща пузырьки, цветные от весеннего солнца.
— Совсем не хочется!
Стекло взвизгивало и покалывало глаза яркими бликами. Снова было, как осенью, будто все разорвалось по швам, схваченным слабыми нитками, и поплыли вокруг цветные лоскуты, гладя руки, подставляясь глазам.
Ты можешь собрать меня, как хочешь, Милица, — шептал мир и кружился. Осенью это пугало и приносило тоску. А сейчас — солнце, радость и смешное могущество. Сшить мир, как рубашку. Чтоб по себе и ни у кого такого нет.
Она вынула чехол с телескопом из пыльного чемодана под кроватью. Поставила у весеннего невидимого стекла. Подняла прибору круглую морду и щелкнула фиксатором. Вот и все. Гелена, шаря по комнате без нее, увидит, что наблюдения за небом возобновились.
Что касается Ардо, то… Ну, она еще подумает, как быть.
С ним очень хорошо и он Милицу любит, любит-любит! Но вот каково ей было узнать после зимних каникул, что существует Анна Мост и весной она появится в университете.
— Наш котик, наконец, накушается сметанки, — накрашенные глаза Лорки ползали по лицу, как муравьи, щекотали, — его никто еще в постель не уложил, знаешь, да? Очень свою Аннушку любит. А она год как в командировке, негров обмеряет и песни их записывает. Может и за хоботы их держит. Не знаешь, Милица, какие у негров хоботы? Никогда не держала?
Стоящие за спиной Лорки девчонки уменьшились ростом, стали, как крупа, из которой она ложкой торчит. И хихикают. А в горле Милицы шелуха вместо слов, хочется кашлянуть, но нельзя. Поймут, все поймут сразу. Есть жена, а он выбрал для любви Милицу, бедный, бедный, как же мучается он и со страхом ждет приезда чужой теперь, постылой женщины!
Но она его сбережет.
— Я, кого надо, того и держала, и кого надо, того и подержу, Ларис. У тебя не буду спрашивать. Вкусы разные.
Повернулась и пошла, стукая каблучками, радуясь, что волосы мытые и шарф новый, огромный, нет такого ни у кого, его уже три раза купить хотели, но ей надо, чтоб ее Ардо любовался.
Анна… Плохое имя, похожее на нитку скользкую. Что за имя такое, Аннна! Как она выглядит? Спрашивать Милица не будет. Сама узнает, увидит, как смотрит на незнакомку ее Ардо. Как потемнеют его глаза, и на лицо набежит тень. И только Милица будет рядом, держать его за руку, обещать новую, лучшую жизнь, всю из любви. Уже скоро. Он жене скажет, конечно. Он смел и честен. Не сможет с двумя.
А сейчас — поспать.
Холодно в комнате. В щелку меж штор светит желтый фонарь и кажется это свет такой холодный, сквозит. А Гелена уже отключила отопление, не стала думать, что дует в комнате в расклеенные окна. А может и подумала, потому и отключила.
Милица ворочалась, поджимая ледяные ноги, и от холода их мерзла еще больше. В шкафу есть одеяло, но надо встать и идти, как по льду, пересекая собой полосу желтого света. Еще хорошо бы на подоконник положить старое покрывало. Свернуть поплотнее.
Она встала и быстро, чтоб не передумать, пошла к шкафу. Бросила на кровать одеяло и понесла к окну покрывало, сворачивая его в рыхлый жгут.
Под фонарем стояли. Надо же, всю зиму никого и вот, опять. Милица осторожно отвела штору и прислонилась лбом к чистому стеклу.
На этот раз никто не скрывался в нижней темноте. Невысокая девушка стояла прямо, заведя за спину руку и держась ею за фонарный столб. Белое личико окружала копна темных кудряшек. Чернел рот, наверное, помада яркая, красная. Другой рукой стягивала на груди плащ. Он расходился книзу и открывал ноги.