Вечера ждала долго. Приготовленный телескоп смотрел вниз, на погасший фонарь и серый внутренний дворик старого кафе. А зайдет Гелена, пусть попробует что-то сказать. И Ардо зря следит за ней печальными глазами, сидя на неразобранной постели. Сам виноват, разве можно так улыбаться и не ей! Чего он ждет? Вот и пусть увидит, что она, из-за него, собралась сменять небо на помойку.
Милица пошла к постели, глядя на любимого. Вот он поднимает лицо, когда она все ближе, ближе. И остановилась резко. Закрыла глаза, так что стало больно векам. Переждала оранжевые на черном круги и открыла снова. Посмотрела на пустую постель и повалилась, переворачиваясь на спину, закинула руки за голову. Так и лежала, следя за небом в окне, как оно постепенно теряет синеву и становится серым, а после черно-синим.
И зажегся фонарь.
Тогда встала, распрямляя ноющую спину… И села у окна, ждать, баюкая затекшую руку. Фонарь равнодушно светил вниз, в серую нору внутреннего дворика. На фоне темной синевы неба зубцами щетинились башенки и шпили старых домов, будто вырезанные из черной бумаги.
Мелькали в проеме медленные фары машин, и Милица подумала, они там стоят, смелые накрашенные женщины, а мимо едут и едут покупатели того, что в них есть. Не самые, наверное, богатые покупатели, раз Гелена сказала, что тут уже окраина. И девушки, наверное, особенные. Те, что уже совсем отличаются от, как это говорят — порядочных. Ей захотелось туда, узнать как там, с той стороны фонаря. Пройти или проехать в машине, разглядывая.
Она подумала, ей все равно придется пойти той улицей, если решила разбить фонарь, ведь по-другому в дворик не попадешь. И решила — разобьет. И пусть Ардо не думает, что она такая вот слабая или плохая. Она обязательно станет хорошей и посмотрит в небо. Только попозже.
Под фонарем еще никого не было. Но фары перестали мелькать в черном проеме. Милица сглотнула и взялась за телескоп, придвинула ближе. Руки не слушались, потому увидела сначала мужские туфли, отличные дорогие туфли, блестящие кремом. И рядом женские лодочки, беленькие, из лета. Щиколотки затянуты колготками и на одной сверкает рисунок — звездочки.
«Скажи-ка» подумалось Милице словами Гелены Леонидовны, когда от дорогих колготок она двинула телескоп повыше, где круглые колени натягивали и отпускали при ходьбе узкую юбку. Не мини. Бежевая, наверное, юбка, но в свете фонаря — грязно-желтая, и блузка цвета старой крови, атласная, втугую обтягивающая грудь. Короткий плащик разлетается при каждом шаге, а у горла пристегнут красивой пуговицей.
Женщина шла ровно, мелькая коленями, полы плаща отмечали шаги. Милица навела резкость и увидела ее лицо.
Длинные золотые волосы рассыпались по плечам и спереди были убраны со лба под дешевую заколку. Ярко и жирно накрашенные глаза. Темная, наверно, вишневая помада, от которой полные губы блестели, будто ела и не вытерла рот салфеткой. Широкие скулы и маленький подбородок. Не молода, зрелая дама, но красивая, очень. И как идет.
Картинка скакнула и Милица увидела лицо мужчины. Дернула рукой, чуть не сбив телескоп на пол. Кольцо объектива больно ударило по лицу. Она закрыла глаза ладонями и зажмурилась, крепко-крепко.
Видишь, Милица, сказала себе, стараясь — спокойно. Ты обидела его здесь, в темной и старой, но своей комнате, прогнала. И вот куда он пошел. Туда, куда хотела уйти ты сама. Поделом тебе!
Вот открою глаза, посмотрю снова и рассмеюсь, потому что не может быть — Он. И еще потому что я так не хочу, а хочу по-другому. Пусть там под фонарем — другой, не Ардо! Ее Ардо, светлые глаза цвета летнего неба, серебристые волосы и улыбка на резко очерченных губах.
Она открыла глаза и быстро, чтоб не передумать, прильнула к резиновому ободку глазом. Женщина стояла под фонарем, прямо и спокойно. Лишь чуть поворачивала лицо, следя за мужчиной. Он, засунув руки в карманы плаща, прохаживался взад и вперед, что-то говорил, бросая в нее слова. Она покачала головой и рассмеялась, приоткрывая рот, блестя зубами. Тогда мужчина остановился, хорошо, чуть сбоку, так что Милице был виден его профиль, такой родной. Вынул руку из кармана и протянул женщине сверкнувшую фляжку. Она, цепляя ноготками, отвинтила крышечку. Глотнула и протянула ему, закрывая рот ладонью. Но он, снова руки в карманах, сказал резкое, дернул подбородком. И она послушно стала пить, глотая с трудом и останавливаясь. Когда пауза затянулась, он почти опрокинул ей в лицо фляжку, придерживая затылок другой рукой. Исказив лицо, говорил резкое, нет, кричал. И когда она рванулась, мешая на лице остатки жидкости со слезами, схватил за ворот плаща и… Ударил.