— Вот тут я живу, — показал он на старый подъезд, — ну что, зайдешь?
— Подожди. А тут что у вас?
Проем мед двух домов смотрел на них большим, будто нарисованным сажей, глазом и крыши над ним смыкались.
— А-а-а, это такое особенное место. Хочешь посмотреть?
— Да.
— Только не пугайся, хорошо?
Они пошли через душную черноту, спугнув неразличимую кошку, навстречу тусклому свету фонаря, что стоял, держа на весу тяжелую каплю света и смотрел сверху, равнодушно.
— Ты не бойся, тут никого не бывает. Почти. Иди сюда.
Милица смотрела на щербатый асфальт, решетку в углу старого дворика, тройку мусорных баков у заколоченной двери. Ноги ослабели, и невозможно было сделать шаг. Тогда он прошел вперед, встал, прислонившись к столбу. Развел руки, зовя ее к себе:
— Иди сюда, Милица. Видишь, я тут — для тебя.
— Ты? У столба — ты? Не я?
Свет падал на темные волосы, оставляя в тени глаза, и Милица не знала, что думает он, вставший к столбу — для нее.
Но подошла, через старый двор, в котором запахи превратились в промельки воспоминаний о том, что тут было, и все еще продолжает происходить. Ощущая щербатые трещины в асфальте через тонкие подошвы легких мокасин, вступила в круг тревожного света. И, слушая себя, чтоб не ошибиться и сделать все правильно с первого раза, положив руку ему на плечо, надавила. Смотрела, как запрокидывается его лицо, пока он съезжает спиной по столбу, не отрывая от нее глаз.
И, наконец, увидев его глаза и то, что в них, кивнула, поняв. Медленно размахнулась, вливая движение руки в текущую через них вечность, и ударила по открытой щеке. Слушая звон старого металла, о который — затылок.
СЕРДЦЕ СТЕПИ
О бесполезном
Лета шла по белой дороге, прорезающей степь, как брошенный в траву каменный нож и злилась. Злиться тут было хорошо. Ветер дул прямо в лицо и шумел в ушах, заглушая все вокруг, кроме мыслей. Лезвие дороги, отточенное майским солнцем, плотно лежало под мерными шагами. Никого. Можно размахивать руками и не следить за лицом. Длинная тень шла впереди, ударяла по ступням снизу, подол короткой юбки мотался из стороны в сторону, показывая бедро, другое. Красиво. Ловко.
Веселая злость молчала внутри. Ее нужно было унести в степь, щедро сбрызнутую огромными маками — что росли не куртинками, а сразу — в половину поля, за ней алыми полосами, унести еще дальше — и там оставить.
Лета не оглядывалась, это тоже было частью злости — ушла и ушла, шаги ровные, быстрые, так можно уйти дальше, чем убежать, потому что долго не устаешь. Злость на степной дороге устанет быстрее. Она смотрит вперед Летиными глазами, видит бескрайнее, где травы уже выстрелили из мякоти весны колосья и острыми остями зацепились за лето. Через травы плоскими змеями брошены дороги, и смотреть на них хорошо.
Асфальт отстал, когда свернула на проселок. В кустах на обочинах, схваченные колючими ветками дерезы, по одному оставались проговоренные злые слова. А рядом и по краям шла только степь с каменными проплешинами, на которых крошечные свечки чабреца горят фиолетовым запахом.
Шаг-шаг-шаг и еще, и дальше. Так хорошо. Никого. Сама. Чуя спиной — там, может быть, что-то происходит. Связанное с ней, если все-таки двинулся следом и маячит точкой далеко позади. Может быть, кричит вслед. Но ветер дует в лицо, затыкая уши сладким, отшвыривает звуки далеко-далеко за спину.
Не буду оглядываться! Так думает Лета в такт быстрым шагам. И не вернусь. Пока бензин злости гонит и гонит вперед, пока на километры вокруг — никого. Одна!
…Шаги замедляются сами, когда дорога, вильнув, прячется за ровную полосу деревьев. Степные акации — крутолобые, как зеленые овцы, упрямые, одинаковые. Если свернуть за деревья, то уж совсем одна, без всякого притворства. И если не увидит, то…
Сворачивает.
Какое-то время дорога ведет вдоль полосы деревьев, купает Лету в запахе цветущей акации. Цветов так много, что листья лишь кое-где выглядывают, выпрастываясь, кажется, тоже злятся. Сочная каша тяжелыми гроздьями, хоть ешь ее, зачерпывая руками ко рту. Через дни подсохнут, станут легче и тоньше. Умрут. Свалятся вниз маленькими теплыми ворошками. И только упрямые листья продолжат пятнать ветер круглыми кончиками пальцев.
Слева деревья, справа широкий, будто присевший, холм. Дорога, наверное, свернет за него. Так и есть.
Лета смотрит на дорогу, держа на краю глаза пятна маков на боку холма и высокие, как кактусы, чертополохи. Чуть погодя, щурясь от солнца, поднимает голову на мелькнувший перед глазами блик — птица там? Машина?