— Лера!!! — закричала бабушка снизу и так рядом, что ребята вздрогнули, — с кем ты там?
— Бабушка, я с Колей! — Лерка сжала Колькину руку и наклонилась, показывая бабушке загорелое лицо, — мы разговариваем. Про Мадагаскар!
— Н-да? Ну, говорите, чего уж. Компот-то будете?
— Да, сейчас Коля спустится.
— Чего это я, — насупился Колька, — сама иди.
— Нет уж, она тебя любит, даст вишневого банку. А ты его сюда тащи, хорошо? Будем пить на крыше.
Тихий послеполудень желтил дневной свет. Сидели на засаленном матрасике, притащенном Колькой из своего сарая, и пили компот прямо из холодной трехлитровой банки, стукаясь зубами о край. Смеялись красноусыми щеками.
А напившись, отставили банку и притихли.
Смотрели вокруг, на лемуров, прыгавших по лианам с пронзительным птичьим верещанием. Слушали мяукание попугаев, что доносилось из пальчатых и веерных листьев. Видели, как за крышей Колькиного дома, за разъезженной грунтовкой и крошечными фермами в степи — красное солнце плавно готовилось сесть в океан. Оттуда тихо-тихо, но все-таки слышался мерный грохот океанского прибоя.
Счастье распустилось орхидеей на лохматом искрученном стволе перед глазами.
Колька потянулся — сорвать цветок и отдать Лерке — навсегда. Но вдруг тарахтение мотора цепкими крючочками побежало по спине. Сороконожка ненужных звучков — добежала до ушей, до мозга, стихла, но осталась мыслью — Геныч приехал. На «табуретке» своей японской.
Орхидея съежилась, лепестки свернулись, на глазах теряя упругость и свежесть.
— Лерк? — требовательно из-за забора, — Лерок, ты где там? Не забыла? Давай быстренько, я жду.
— Коль, — Лерка смотрела растерянно, — я обещала ему. Он на рыбалку меня хотел взять сегодня. Сам попросил.
— Ну и едь.
— Коль, ты не сердись, ладно? Я и не поехала бы, но обещала.
Она на коленках заелозила по матрасику, пытаясь заглянуть в опущенное Колькино лицо:
— Ну, Коль, ну, пожалуйста! Я ведь только на пару часов. А больше никогда ему ничего обещать не буду.
— Ага
— Ты мне не веришь, что ли?
— Лерка, ты совсем дура, да? — Коля поднял голову, — совсем-совсем дура? Будто ты не знаешь, зачем он тебя туда, на рыбалку… будто ты Геныча не знаешь!
— Коль, ну я же не Надька! Ничего со мной не будет, я знаю. И потом, тебе-то какое дело!
— Да, мне-то что, иди, куда хочешь. Может он тебя, на Мадагаскар!
— Ну, знаешь! На Мадагаскар ты мне пообещал. Нет, поклялся! А теперь что, из-за какого-то дурацкого Геныча от клятвы отказываешься?
Колька не нашел слов. Смотрел на Леркино возмущенное лицо. Молчал.
— Ле-рок!!!
— Иду! — и исчезла, прихватив полупустую банку.
Колька посидел еще немного, послушал обрывки разговора с бабушкой. Калитка хлопнула. И он полез по стремянке на свою сторону. За крышей и абрикосом огромный мопед, взрыкивая динозавром, сминал пальмы, вдавливал в песок мангровые заросли, распугивая смешных рыб и цветных крабов.
Маленький краб с панцирем ярко-зеленого цвета наскочил с размаху на Колькину ногу и остановился, поводя клешнями. Боялся идти в заросли буряка и щавеля. Колька нагнулся и подхватил дурака на ладонь:
— Иди сюда, бестолковый, а то ведь, куры склюют.
Он аккуратно поместил краба в карман рубашки.
Посидел с отцом за столом в виноградной беседке. Даже о чем-то поговорили. Потом отец ушел на вахту.
Колька побродил по двору, вздыхая. На дискотеку в клуб не хотелось. Все там будут, а дурынды этой с Генычем не будет — думай про них, что да как. Эх…
— Коль? — шелестнуло из темноты у забора. Темнота не заходила во двор, опасаясь лампочки под виноградом, до поздней ночи стояла, облокотившись на посеревший штакетник. Вроде, и рядом и — не заходит. Ждет.
— Коль, ты там?
Колька всмотрелся в темноту. Похоже, Лерка. И — сердце бухнуло, краб завозился в кармане, разбуженный.
— Ты чего тут? А рыбалка?
— Не поехала я, — Лерка стояла, ухватившись за серые деревяшки, — мы на дорогу выехали, а там впереди — солнце садится. Красное.
— И что?
— Ну, я и… В общем, я сказала остановить и побежала обратно. А он меня дурой обозвал вдогонку. Вот ты мне скажи, Коль, почему вы меня все время дурой обзываете?
Колька, радуясь, смотрел на белые в свете лампочки пальцы, на нос короткий, глаза, а всего остального и не видно в темноте.
— Ладно, я не буду больше, — мирно сказал. И спохватился:
— Заходи, а то, что ты там, на улице.
— А твои дома?
— Не, мама у сестры, отец на вахте.