— Я не смеюсь.
— Ты смеешься! Ты ржешь там, я слышу, и прикрываешь трубку рукой!
— Какая же ты дура! Что он играл тебе? Свои песенки?
— Нет. Он пел Щербакова. Смейся, Левканоя, разливай вина, знать, что будет, ты не вольна.
— …Но можешь мне поверить, по всему видно, что тебя не тронет война… А он умен. Спел это — тебе…
— Не думаю. Мы совсем молодые были. Вовсе. Он просто пел то, что ему нравилось.
— А еще?
— «Вишневое варенье».
— Ах, вот оно что!
— Да вот…
— Н-ну. Ладно, говори давай.
— Ты знаешь, что можно вскипятить чай в кружке половинкой лезвия?
— Кто же не знает.
— Я не знала. Вода зарычала и вскинулась, а свет сразу потускнел. Почти ночь и стенки из желтых стали цвета старой горчицы. Я ойкнула, а он выдернул проводки из розетки и сжал мне колено. Внизу заходила бабка, скрипела ступеньками и стала кричать что-то. Мы сидели тихо-тихо и она ушла. Он сказал, что так и пьет чай, внезапно, чтоб бабку застать врасплох.
— Холодно там было?
— В кухне я не заметила, вообще. Мне трясло сначала сильно, так что я зацепила колготки за гвоздь на табурете и порвала их.
— Бедная.
— А потом выпили по стакану вина и стало хорошо. Молчи, пожалуйста!
…………………
— Во-от… Мы ели рыбу. С тарелки. Там не было воды, ведро на столе. Клеенка с уголками грязными. Я сказала, что свет мы погасили, и он пел, когда горели свечи в бутылках?
— Нет. Но я догадался.
— Ты пойми, мне было совсем наплевать, что это как-то вот — гитара, свечи. Как угодно оно могло быть.
— Да.
— А потом он опустился на пол и поцеловал мне колено. Это было ужасно.
— Почему?
— Я все думала, что там эти колготки и он по ним ртом. А я не знаю, как это, наверное, неприятно губам.
— Ты писать ходила?
— Вопрос. Вино, два стакана, чай с лимоном, огромная такая кружка. Да.
— Там был туалет?
— Неа. Он выводил меня по лестнице в дворик, там кусты сирени стояли и за ними — беленый сортир. Это же без удобств было общежитие, старое очень. Он мне фонарик дал.
— Эх.
— Не хочу догадываться, про твой эх.
— Ты рассказывай!
— Он ждал у дверей, и мы снова шли наверх тихо-тихо. В общем, когда он спросил, пойдем ли в комнату, я кивнула и мы пошли. У него там обогреватель стоял. На полу. И на полу лежали матрасы, два рядом и на них чистое белье, я не знаю, где он его взял. Сперва большая комната — вся черная, кровати пустые, как скелеты. А в маленькой — тепло и свет только от спиралей раскаленных. Ну, и свечу взяли еще с собой.
………………..
— Ты опять, что ли, куришь?
— Я вторую всего.
— А ко мне кот пришел. Говорит, соскучился.
— Я слышу. Он не говорит, орет.
— Он по-другому не умеет.
— Потому что он — это ты.
— Ага. И рыжий такой же.
— Да.
— Ты мне все расскажешь, все-все?
— Нет. Я не могу. Простыни были холодные. Подушка плоская, он положил две, и я все сваливалась головой.
— Он…
— Он в большую комнату принес ведро с водой и ковшик, для меня. И волновался, что вдруг она холодная, и я простыну.
— А ты?
— А я не чувствовала холода.
— А потом?
— А потом он сидел сбоку, прислонясь к железной кровати, и снова играл. Опустил голову и смотрел на свои пальцы. Свеча светила на его колено и на гитару, темным желтым светом. И немножко в лицо.
— А ты?
— Я лежала и слушала. Он взглядывал на меня и спросил еще, помню, да, спросил, знаю ли я, что у меня тело, как у античной богини. Не смейся!
— Я знаю, я и сам спросил бы. Но ты знаешь, сейчас.
— Он еще спросил, быстро так и невнятно, не снималась ли я на фото. И тогда я поверила, что нравлюсь.
— Подожди, я закрою балкон, дождь брызгает.
— Он же теплый.
— Мешает слушать.
— Ага.
………………….
— Хочешь, я включу музыку? «Вишневое варенье», хочешь?
— Нет!
— Не кричи.
— Прости.
……………………
— Мне нужно было домой к часу ночи. Я наврала про день рожденья и что муж подруги нас всех развезет на машине, и потому я не смогу раньше. И мы вдруг захотели спать и поставили на деревянный пол будильник, чтоб не проспать вдруг. Просто отрубались, представляешь?
— Ну так, с семи вечера, на простынях.
— Вообще-то с шести… Мы поставили будильник, он поставил. И лег рядом.
— И заснули?
— Нет.
— Я так и думал!
— Он зазвонил в то самое время, когда. А я как раз собралась плакать. Слезы стояли уже у век. Знаешь, как говорят, настоящая женщина та, что долго и вдумчиво плачет после оргазма.