Город рос, строился, и добрых, старых, уютных домов оставалось все меньше и меньше. Пропорционально увеличивалось и население коммуналки. Народ подобрался самый разномастный: от совсем еще зеленых юнцов, которым едва перевалило за пятьдесят, до степенных, покрытых паутиной домовых, помнящих благословенные времена без электричества, выхлопных газов и пестицидов. А совсем недавно к ним прибавились леший Тит из вырубленной под новый микрорайон березовой рощи и кикимора Варька из засыпанного шлаком и застроенного кооперативными гаражами болотца у реки.
Долгое время было спокойно, пока однажды домовой Кузька, самый любознательный из них, регулярно следивший за местной прессой, не ошеломил всех сообщением о решении горисполкома на месте коммуналки построить гостиницу!
Известие вызвало тихую панику. Одни считали, что пора собирать пожитки и подаваться в деревню проситься у печных на содержание. А это, как известно, самое распоследнее дело, крайняя степень деквалификации домового! Другие, кто помоложе, рвались в бой, горели желанием помериться силами с официальными властями, предлагая самые экстремистские меры.
Разброд прекратил Архип Захарович. Он заявил, что как самый старший по возрасту и положению, принимает на себя всю ответственность и готов возглавить борьбу за дом. И не только потому, что это последнее их прибежище, но и по соображениям принципиальным: дом Елизара Бастрыгина — память о старом добром времени, и сохранить ее для потомков — их святой долг. Архип Захарович отправил Кузьку парламентером в исполком, но дальше секретарши тому пробиться не удалось. Между тем, почти всех жильцов выселили, а к дому пригнали кран с чугунной чушкой и бульдозер. Положение создалось угрожающее, и тогда было решено вынести вопрос на всенародное обсуждение.
— Тихо, друзья мои, угомонитесь! — изо всех сил колотил молотком Архип Захарович. — Так мы ничего нё придумаем!.. Эй, вы там, на комоде, оставьте в покое пудреницу, поросята!.. Серафим Гаврилыч, опять хозяйские конфеты таскаешь? Нехорошо!..
— А я што? — уличенный Серафим Гаврилович быстро сунул карамельку за щеку. — Я ж от табака отвыкаю! Все по науке, в журнале прописано.
— Ты ведь читать не умеешь, дядя! — крикнули с комода и пришлепнули лысину Серафима напудренной подушечкой.
— Апчхи!.. — душистое розовое облачко окутало домового, на галерке развеселились.
— Мне Кузьма Василич читал, — обиделся Серафим. — Как, мол, придет желание нюхнуть, сразу леденец в рот и соси, — он стянул с головы подушечку и пульнул обратно, вызвав новый приступ хохота.
— Тише! — повысил голос Архип Захарович. — Сегодня у нас один вопрос на повестке: как отстоять дом Елизара Матвеевича, светлая ему память!.. Прошу высказываться. Какие предложения?
— Пусть Варька лягушек своих из подпола уберет, спать невозможно!
— А Тит манной каши объелся! На огороде сидит, пугалом прикинулся — от референдума нашего отвиливает.
— Прошу говорить по существу, — строго напомнил председатель собрания.
— Деда Хипа, скажи, чтоб Тимка мне транзистор вернул! Я ж его по-честному — у огольцов в «чику» выиграл, а он врет, что я биту заговорил.
— Заговорил-заговорил! И пчелиным молоком смазал!
— А ну, цыц, шелупонь! — рассердился не на шутку Архип Захарович. — Все еще не дошло?.. Со дня на день по миру пойдем, ежели не придумаем чего. Соображаете? Строители у ворот!
Юнцы притихли, даже перестали болтать ногами.
— Может, еще разок в исполком наведаться? Сами бы, Архип Захарович, и сходили, — робко предложил Серафим, катая за щекой очередной леденец.
— Слыхал, что Кузьма Василич сказывал? — покачал головой Архип Захарович. — Там одни атеисты сидят. Запрут в психушку — и все дела.
— Да что с ними чикаться! — подпрыгнул на комоде Тимофей. — Подкараулить вечерком и карточку разрисовать, чтоб и с паспортом не узнали! Мы это с Филькой организуем!
— Вам бы только подраться, — поднял голос молчавший до сих пор Петр Игнатьевич, хранитель древних законов и традиций. — Забыли, что в нашем Кодексе записано?.. Домовым ка-те-го-ри-чес-ки запрещается наносить людям непосредственный вред.
— А ежели они сами скопытятся? — поинтересовался Филипп.
— Что не запрещено, то разрешено, — глубокомысленно изрек знаток и хранитель законов.
— Эх, мне бы маленькое болотце, — мечтательно произнесла Варька, — заманила бы миленьких и — поминай, как звали!