— Есть мысля! — щелкнул пальцами Филипп. — Отправим ихнего начальника поблудить в трех соснах, недельки на две, пущай проветрится!
— А когда возвернется, еще злобней будет, — высказал сомнение Серафим. — Тогда уж точно, без крыши останемся.
Придется, Филя, все-таки нам с тобой этим заняться, — повернулся Тимофей к дружку. — Сыграем в «коробочку»?
— А кто ему «пятый угол» покажет? — прогундосил тот.
— Тита с собой возьми, он дело туго знает — мастер!
— Только попробуйте! — пригрозил Кузька, сидевший до этого тихо и безучастно в уголке. — Я вам ухи-то живо пооткручиваю, и Тит не поможет!
— Так, — подвел черту Архип Захарович, — чую, что аргументы исчерпаны, фантазия истощилась, — и вдруг повернулся к хитро поглядывающему на всех Кузьке. — Ну-ка, Кузьма Василич, выкладывай! Я ведь слышу, как у тебя в голове мыслишка колготится, наружу просится. Давай-давай, выпущай!
Кузька выскочил кузнечиком на середину комнаты и подбоченился:
— Эха, стра-те-ги! — язвительно сплюнул он. — Пока вы тут молоко с печеньем трескали, мы с Кешей дельце провернули.
Кузька яростно поскребся и выудил из-за пазухи сонно упирающегося лесного клопа.
— Хватить дрыхнуть, Кеша, иди-ка, пожуй, — он сунул клопа усами в молоко, и тот принялся сразу громко хлюпать и причмокивать. — Намаялся, бедный, по замкам-от лазать. Поешь, родной, заслужил!
— Кузьма Василич, не томи, — взмолился Петр Игнатьевич.
— Не томи!.. Легко сказать, — куражился тот, чувствуя всеобщее внимание, — целый день на ногах, с голодухи чуть не помер: в ихних столовках окромя гастриту ничего не схватишь!
Кузька шмыгнул носом и начал загибать пальцы:
— Во-первых, мы с Кешей подчистили кое-какие бумажки в исполкоме — лишние буквочки, рискуя здоровьем, съел! Спаситель наш, благодетель, отпаивайся молочком, отпаивайся, — голос его задрожал от переполнявших чувств. — Ну и таперича наша коммуналка числится у их, как и следоват, самым что ни на есть ценным памятником. Во-вторых, я на всякий случай у построителей маненько покурочил сакаватор. Ну, тарахтелку, которой они удумали дом-от сносить, — пояснил Кузька. — Еще пужанул пару раз главного умника из реставрации, что ту бумагу с приговором подписывал. Ужо, почитай, готов, — он хихикнул и довольно прижмурил глаза. — Но все это так, мошкара и мелочь, — неожиданно закончил Кузька.
Жадно слушавшая аудитория недоуменно всплеснулась:
— Как мелочь?!.
— А так, — Кузька назидательно поднял сухой палец. — Перерешить могут обратно: одну бумажку написали, другую напишут — не уследишь. А чтоб сработало, надо… Как это у их называется?.. Поднять обчественность!
— Чего-о?!. — Тимофей с Филиппом едва не свалились с комода.
— Сильно тяжелая? — испугался Серафим Гаврилович.
— Пудов сто будет, — авторитетно поддакнул Петр Игнатьевич. — Одному не справиться, только — миром! Придется попыхтеть.
— Мудрецы!.. — закатил глаза Кузька. — Грамотеи! Газетки надо читать, хотя б по праздникам, — не удержался, уколол сотоварищей он. — Поднять обчественность — значит уговорить тех же построителей, чтобы они сами выступили с почином. Мол, отремонтируем дом-от, сохраним для потомков как ценный памятник. И чтобы об ихнем почине в газете написали, против гласности никто не попрет — ни начальник, ни власть. Все ее боятся, поболе чумы, да!
— Голова! — не сдержал восхищения Архип Захарович. — Но как же их убедить, строителей-то? Поймут ли нас?.. Первое впечатление, — он запнулся, подбирая слова помягче, — варвары какие-то…
— Во, братцы, — прищурился Кузька. — А таперича, ухи распахните и слухайте. Сработаем так…
5
Сеня Пенкин на тахте лежал и напряженно думал, пытаясь осмыслить происшествие на Береговой. Цепочка выстраивалась довольно простая. мотор вывел из строя тот странный дед — в этом Сеня не сомневался ни минуты. Зачем?.. Предположим, негде жить, но всем выселенцам предоставляется жилплощадь, с теплым, кстати, сортиром, что на старости лет не последнее дело. Боится одиночества?.. Ерунда! В стране сейчас развернулось такой силы народное движение милосердия, что впору защищаться от него. Память дорога?.. В подобные сантименты Пенкин не верил принципиально. Остается одно: в доме сокрыта тайна. Клад!.. Хозяин-купец припас, так сказать, на черный день, да революция его опередила. И лежит-полеживает сундучок где-нибудь в подвале, или в стену замурован, или в колодце утоплен и ждет, чтобы его подняли… Сеня аж застонал. Вот она, синяя птица! Манит, подмигивает, крылом уже опахнула — только схватить! Да чтоб не вырвалась! Но — как?.. Пенкин взмок от напряжения, никогда еще ему не приходилось так интенсивно работать головой.