— Никак заснул, Арсений? Нет? Дальше слушать желаешь? Ну коли не надоело, слушай.
Как пропал Гурий, мужики по одному в лес ходить перестали, бабы навовсе по домам забились. А скоро рядом с деревней Гурия нашли. На шее у него следы были, будто кто зубами удушил. После этого случая мужики по избам разбежались. А бабы все одно пропадают! Так худое худым бы и кончилось, только не выдержал тут Сигида. Жил в деревне такой парень — свят по душе, а тащится на костылях. Тщедушный, грудью страдал, задыхался. Собрал Сигида мужиков: «Что же вы, — говорит, — едрит ваше масло! Так и будете конца ждать, да баб своих на смерть провождать?» Сам-то он женат не был.
«Может, пойдет кто со мной с Ящуром биться, лихое лихом исбыть?» Мужики, однако, крепко напуганы были. Одни стоят насупившись, молчат, глаза прячут, другие, чтобы страх свой не высказать, над Сигидой насмехаются: «Куда собрался, воитель? Из тебя боец, как из дерьма пуля. Куча этого самого от тебя и останется!»
«На всяку беду страха не напасетесь. Не хотите, один пойду. Добуду чужую шкуру, а коли свою отдам, так уж лучше помирать в поле, чем в бабьем подоле», — ответил Сигида и этим же днем ушел. Неделю Сигида ходил, может, более. Только, дед сказывал, гроза тем временем приключилась такая, что и ночью от молнии светло было, ровно днем. А как гроза закончилась, Сигида и вернулся. Всем объявил: «Можете по избам не прятаться. Не будет боле Ящур нас мордовать». Народ засомневался, конечно: «Как же это ты в одиночку Ящура одолел?» Сигида помолчал, а потом вдруг и молвит: «Да не один я был, помогли добрые люди. Миром одолели. Только не было в той Горе никакого Ящура, а уж что там было, я и сам не ведаю».
Люди не поверили, решили, что он от страха умом тронулся. Рядом с нашей деревней почитай верст на сто ни единой живой души не было, да и сейчас нет.
Однако долго ли, коротко ли, а только стали бабы по домам возвращаться, как будто ничего с ними и не приключилось вовсе. Будто и не пропадали они на несколько недель. Одна говорит: «Что это вы переполошились? Меня потеряли? Так я белье полоскать ходила, только и управилась». Другая по грибы ходила, третья — по ягоду. Остальные тоже понять ничего не могут, толкуют, что по делам ходили, кто за коровой, кто еще за чем. Народ удивляется. Чудные чудеса — шилом небеса! Дальше — больше. Сигида пахать начал! Это с его-то грудью! Правда, на больного он боле не походил. Ранее как скелет был — кости да кожа лохмотьями, а тут — плечи расправились, мясом помаленьку оброс. Здоровенный парняга стал, ни горелый, ни больной — ни пузатый, ни худой. Посудачил народ, мол недолго метил, да хорошо попал.
Год прошел, или того боле. Люди удивляться перестали, страхи позабыли, в лес начали выбираться. Глядь, а Горы-то нет, как вовсе не было! А на месте болота озеро! Озеро-то нашими днями Черным прозывают, в память о болоте, хотя никакое оно не черное, и рыбы в нем прорва. Можешь и сам спытать, для уверенности.
А Сигида и взаправду выздоровел! Что за люди ему помогли, спрашиваешь? Эх-хе, кабы все знать, вышел бы в знать. Много об этом Сигиду спрашивали, да только он сам толком ничего не понял. Толкует, будто добрался до Горы, да стал Зеленого Ящура на бой кликать. Налетела вдруг гроза невиданная. А дале он сомневается: правда, аль привиделось ему, словно поднялась Гора на дыбы, а он на нее бросился. И как будто не один, а много народу вокруг него появилось. Молнии блещут, гром гремит, дождь сечет. Обеспамятовал он, а как очнулся, глядь, ни Горы, ни болота и никого кругом не видать. А сам он лежит на берегу озера. Вот такая депутация получилась. То ли явь, а то ли бред — то ли сказка, то ли нет.