— Сложно, наверное, быть местным психологом, да ещё и бесплатно, — говорит она, когда Лейфтан подходит «просто поговорить».
Рие хочется вложить в голос немного иронии, но выходит всё так же безэмоционально и ровно, и она сама не знает почему.
— Мне не нужна помощь ни от тебя, ни от кого-либо другого, — продолжает она, смотря на Лейфтана, но чувствуя спиной замерший взгляд Невры, — и это не потому, что я вас всех ненавижу. Просто мне нужно время, чтобы помочь себе самой.
Слова звучат грубо, и Рия это понимает настолько хорошо, что ей становится стыдно. Она даже хочет извиниться, но не успевает.
— Знаешь, есть такая порода фамильяров, — вдруг говорит Лейфтан, — они обычно живут стаями, но если их ранят, то они уходят, чтобы не быть другим обузой, и возвращаются лишь тогда, когда их раны заживают настолько, чтобы больше не мешать охотиться. Если вообще возвращаются, конечно.
— Намекаешь на то, что я могу не вернуться? — у Рии получается усмехнуться, но скорее горько, чем иронично.
— Намекаю на то, что мы — не те фамильяры, а твои раны — не обуза для других, — говорит Лейфтан и уходит, а Рия так и остаётся стоять в немой задумчивости.
***
Невра смирился с ролью главного злодея, смирился с тем, что ему больше никогда нельзя даже приближаться к Рие, ведь он это заслужил. Конечно, он хотел бы быть не при чём. Он хотел бы подставить Рие плечо, побыть жилеткой, в которую она смогла бы поплакать. Он хотел бы быть утешителем, героем в белом плаще и рыцарем в сияющих доспехах.
Более того, он даже готов был отдать эту роль Лейфтану (у того даже белый плащ имеется, что уж там), только бы Рие это помогло. Но тогда почему он в глубине души почувствовал мелочную, затаённую радость, когда Рия отказалась от помощи Лейфтана? Неужели Невра до сих пор смеет надеяться, что у него есть какие-то шансы?
— Ты идиот, — доверительно сообщает ему Эзарель так, будто это какая-то общеизвестная истина, в которую Невра до этого был не посвящён.
И Невра послушно кивает.
— Нет, слова «идиот» тут недостаточно, подожди, я придумаю другое, способное отразить всю глубину тупости твоего поступка, — Эзарель ненадолго замолкает в картинной задумчивости.
— Да оставь ты его, видишь, ему и так плохо, — говорит Валькион, и в его голосе явно слышно сочувствие, но это тоже почему-то не утешает.
А Невра тянется за бокалом. Он уже не слишком хорошо помнит, что именно пьёт, но делает это очень уверенно, почти методично. Задавшись целью, напиться в хлам, он не собирается от неё отступать, хотя сейчас ещё только утро, а пить с утра — это уже вообще край. Но на душе так гадко, что Невре кажется — до вечера он просто не дотянет. К несчастью, с каждым выпитым бокалом и выслушанным словом Эзареля становится только хуже.
— Не жалей его, — фыркает Эзарель, — он самым наглым образом воспользовался ситуацией для удовлетворения своих желаний.
Невра ничего не отвечает, лишь делает очередной глоток, почти не чувствуя, как алкоголь обжигает горло. Может быть, Эзарель прав. Может быть, он действительно «воспользовался возможностью». Может быть, Рия действительно имеет право ненавидеть его всю оставшуюся жизнь.
— Может быть, тебе уже хватит? — спрашивает Эзарель, решительно отодвигая от Невры бокал. — Не то, чтобы мне было дело до твоего здоровья, но с похмельем ты ведь всё равно приползёшь ко мне. Только лишней работы прибавится.
Невра бросает на него равнодушный взгляд. В общем-то ему уже не важно — пить или не пить. Сознание как назло так и остаётся кристально ясным и отчаянно рефлексирующим.
— Эй, может, ответишь уже хоть что-нибудь? — в голосе Эзареля слышно плохо скрываемое волнение.
И Невра понимает, насколько паршиво выглядит, потому что если Эзарель всерьёз за кого-то волнуется, значит, дело действительно дрянь.
***
Невра усиленно делает вид, что с ним всё хорошо. Возможно, даже более усиленно, чем Рия. Дела гвардии помогают отвлечься, и он впервые радуется тому, что у него много работы. Например, заполнять отчёты ночью — это почти эстетика, почти наслаждение, потому что что угодно лучше, чем лежать и бесцельно вглядываться в темноту. А ещё можно так же бесцельно слоняться ночью по штабу, но это только когда отчёты уже совсем осточертеют.
Ночь вообще-то хорошее время. Ночью все немного больны из-за несбывшихся ожиданий и ошибок прошлого, немного несчастны, чуть более открыты и почти честны, хотя бы перед собой. И в такой атмосфере Невре дышится чуть легче, чем в занятой суматошности дня.
Днём Невра держит дистанцию, честно выполняя приказ Рии никогда больше к ней не приближаться. Но может ведь так случится, что ночью они пересекутся? Совершенно случайно. Он просто убедится, что с ней всё хорошо. Настолько хорошо, насколько вообще может быть.
Когда он слышит её шаги, то почти не верит в такую удачу. А ещё он не верит, что среди прочих ночных звуков точно определил кому принадлежат шаги, хотя Рия и ступала почти неслышно. Это уже начинает походить на манию, или на одержимость. Но Невре в общем-то плевать. Он выжидает ровно столько, насколько хватает его терпения и ещё немного, а после идёт за ней.
Он находит Рию у вишни, она резко оборачивается, стоит ей только услышать его приближение. Она выглядит слишком растерянной и в то же время настороженно-нервной, словно Невра только что вырвал её из глубокой задумчивости. Ему кажется, что до его прихода что-то случилось, но он не считает нужным спрашивать.
— Выглядишь так, словно от кого-то прячешься, — говорит он так, будто до этого они не избегали друг-друга больше недели, и ждёт ответной реакции.
— Выглядишь так, словно кого-то выслеживаешь, — парирует она голосом всё ещё слишком холодным, но не таким мёртвым, как тогда в зале с кристаллом.
— Один-один, — разводит руками Невра и даже немного улыбается, впрочем, не надеясь на ответную улыбку. — И всё же, что ты здесь делаешь в такой час?
— Уверен, что тебя это касается? — вопрос, конечно же, риторический, так что Рия не ждёт ответа. Она бросает на Невру взгляд, отчуждённый, но не презрительный, разворачивается и собирается уходить.
— Подожди! — она замирает, а Невра хочет сказать ей что-то такое, что могло бы всё исправить, но не знает что именно. — Кажется, что мне никогда не удастся вымолить твоё прощение, но мне на самом деле стыдно. Я не хотел, чтобы наш первый поцелуй произошёл именно так.
Он говорит ей в спину и не видит, изменилось ли выражение её лица, но даже по тому, как дёрнулись плечи, понимает — он снова сморозил глупость.
— А я не хотела, чтобы наш первый поцелуй вообще произошёл, — от одной интонации всё внутри Невры покрывается коркой льда.
Рия, конечно, могла снова дать ему кулаком в лицо и всё-таки попробовать сломать нос, как изначально и собиралась. Но она умеет делать больно совсем по-другому, одними словами. И какой бы уверенный ни был у неё удар, так получается в сотню раз больней.
— Прости, я не это хотел сказать, — Невра извиняется за извинения и чувствует, как сам загоняет себя в тупик.
— Уж лучше бы ты молчал, — Рия вздыхает и делает шаг вперёд, но вдруг ноги её резко подкашиваются так, словно она теряет сознание.
Невра едва успевает подхватить её. Она смотрит на него расфокусированным взглядом, словно не очень понимая, что сейчас произошло. Прекрасно осознавая, что ей неприятны его касания, Невра всё же не спешит отпускать, боится, что она снова потеряет сознание. Рия говорит, что с ней всё нормально, что она просто устала, но Невра ей не верит. Может быть, это, конечно, лишь лунный свет, но Рия кажется ему слишком уж бледной, да и к тому же подозрительно лёгкой. Когда он спрашивает, когда Рия в последний раз ела, она думает подозрительно долго.