— Подожди немного.
О-Бакэ-тян прислушался. Земля всё ещё осыпалась.
— Страшно! Чуть прикоснёшься — и снова обвал будет.
Наконец всё стихло. О-Бакэ-тян подлетел к тому месту, куда свалилась Почемучка. Ага! Откуда-то просачивается холодный воздух!
— Есть щель! Есть выход! — закричал он. — Я полезу. Как ты, Почемучка? В порядке?
— В порядке.
Почемучка, вся в грязи, подползла к О-Бакэ-тяну. Вид у неё был совсем жалкий, только зелёные глаза внимательно взглянули на О-Бакэ-тяна.
— Ну, на тебя вся надежда.
— Ладно, я пошёл.
О-Бакэ-тян вытянулся, словно нить, и полез в щель. Когда щель кончалась, он искал новую и продолжал пробираться вперёд. Он был почти без сознания — так тяжело было лезть между камней. Даже ему, похожему на туман, трудно долго тянуться как нить.
О-Бакэ-тян не помнил, сколько продолжалось это тягостное состояние. Наконец он воскликнул:
— Вылез!
Он выбрался из завала. От радости три раза перевернулся через голову и полетел под дождём к станции.
Дождь продолжал лить сплошным потоком. Выл ветер.
«Конечно, сумрачные, ветреные дни гораздо лучше, чем тёплые, солнечные, но сегодня погода уж слишком разгулялась», — сказал сам себе О-Бакэ-тян, тяжело дыша.
Сколько он летел, неведомо, только увидел наконец одинокий огонёк — это была платформа станции.
«Станция! Наконец-то я добрался! Расскажу всё дежурному по станции и спасу людей».
О-Бакэ-тян припустил ещё быстрее и влетел на платформу.
Никого нет… Он поспешно заглянул в ворота у входа на перрон. Никого. Здание станции не освещено, дверь закрыта.
Платформа пуста, на станции — ни души.
Глава одиннадцатая
Внуши ему
— Эй! — крикнул О-Бакэ-тян, но никто не откликнулся, хотя на платформе кое-где горел свет. В ответ он услышал лишь шум дождя. — Есть кто-нибудь? — снова крикнул О-Бакэ-тян, пролетая по платформе. Наконец он не выдержал и плачущим голосом спросил: — Неужели никого нет?
И тут из-под тёмного здания высунулась мышь.
— Послушайте! Эта станция без людей.
— Без людей? А что это значит?
— Никого нет. Здесь в горах жителей мало. Видно, экономят…
— А кто же зажигает огни на платформе?
— Они сами по себе зажигаются вечером и сами гаснут утром, а отчего — не знаю.
— Гм… — О-Бакэ-тян рассеянно глядел на ночную платформу, где ярко горели электрические лампочки. Как же льёт этот дождь! — Странная станция! Я не знал, что такие бывают.
О-Бакэ-тян огляделся. Ни одного огонька окрест. Может, оттого, что глухая ночь и все спят, а может, оттого, что дикие горы кругом.
— Понятно. Тогда я пойду к другой станции. До свидания, Мышка-сан.
И О-Бакэ-тян снова полетел. Летел, летел — ничего не видно. Вдруг впереди забрезжил огонёк.
— Вот хорошо! В этом доме люди ещё не спят. Расскажу им про обвал. Пусть поспешат на помощь.
И О-Бакэ-тян ловко проскользнул сквозь дверную щель.
В доме при зажжённом свете крепко спал на боку какой-то человек.
— Добрый вечер! Я не чудище. Я — О-Бакэ-тян. Привет кошке! — учтиво представился О-Бакэ-тян. Потом закричал что было мочи: — Дяденька! Проснитесь! Прошу вас, встаньте! Поезд в туннеле засыпало. Обвал!..
Но человек не проснулся. Он только пробормотал что-то невнятное.
— Ну сколько можно вас будить! Дяденька, вставайте! Поезд засыпало. Раненый есть…
Человек снова пробормотал что-то совершенно невразумительное.
О-Бакэ-тяну захотелось плакать.
— Ладно! Стану холодным как льдышка и усядусь тебе на грудь.
И О-Бакэ-тян стал холодным как льдышка и уселся на грудь мужчине. И что бы вы думали? Мужчина вдруг схватил О-Бакэ-тяна, посадил себе на лоб и промычал: «Ах, как хорошо! Спасибо!» — и опять заснул.
И О-Бакэ-тян, устав уговаривать этого человека, заплакал, сидя у него на лбу.
— Папа! Мама! Что же делать? — твердил он, всхлипывая. — Что делать? Я не знаю.
И тут издалека донёсся папин голос:
— Внуши ему! Внуши! Вот что нужно.
— Понял, — сказал О-Бакэ-тян, всё ещё всхлипывая.
Он вспомнил. Так однажды было. Люди решили вырубить их рощу. Как ни старались о-бакэ выгнать людей из рощи, ничего не помогало. Тогда папа О-Бакэ внушил людям мысль о том, что нельзя рубить деревья, и люди ушли.
— Папа! Я попробую. Как получится, не знаю, но попытаюсь.
И О-Бакэ-тян, сидя на лбу у человека, крепко закрыл глаза и стал думать только о поезде, замурованном в туннеле, о жалобных стонах машиниста, о том, как ждут все спасения. Он думал только об этом.