— Вы только взгляните… — тихо сказал кто‑то, — как же она была прекрасна, наша старая жизнь! Как таинственна и как загадочна!..
Но в последний раз вспыхнул огонек Свечного Огарка — и не стало никакого Свечного Огарка… только маленькая лужица воска вокруг дорогого подсвечника.
Встроенные в потолок прожекторы, почуяв неладное, зажглись во всю мощь… и в их надёжном свете кожаная мебель отчётливо проступила простотой и удобством форм, картины на стенах снова охотно предъявили свои квадраты и треугольники всем желающим.
Новая жизнь продолжалась…
ПОЗОЛОЧЕННАЯ РАМА
Ох, если бы Вы видели эту Позолоченную Раму! Она была такой огромной, что впору только во дворце каком‑нибудь вешать — так нет же, повесили в жилом, извините за выражение, помещении… Причём всё, что висело на стене до этого, сразу же, конечно, пришлось убрать: Позолоченная Рама заняла собой всю стену целиком. И, между прочим, стены даже еле хватило: будь стена на миллиметр короче, Позолоченная Рама не поместилась бы.
— Слава Богу! — вздохнули все, когда она наконец поместилась и, между прочим, застонала при этом так, как если бы ей переломали все кости.
— Ну, что же… — сказала Позолоченная Рама, выждав, пока домочадцы, налюбовавшись заключённой в ней картиной, разошлись по делам. — Посмотрим, посмотрим, что это я тут обрамляю!
А обрамляла она один замечательный натюрморт. Хоть вы, конечно, знаете, что такое «натюрморт», рассказать о таком натюрморте всё‑таки стоит. На нём — как и вообще на картинах, которые называются «натюрморты», — не было, конечно, ни людей, ни природы… а были только овощи, фрукты и всякие вещи, но зато что это была за красота!
Пара отменных золотых яблок в центре, с десяток изумительных мелких абрикосов, небрежно разбросанных по столу, три грациозные виноградные грозди, свисавших из небольшой фруктовой вазы на переднем плане… И ещё — мраморная голова какого‑то Великого Мыслителя, это уже на заднем плане, и стопка книг. А кроме того, стакан в золотом подстаканнике — и рядом с ним, на столе, золотая ложечка и маленькая ажурная тарелочка с аккуратно надкушенным поджаристым сухариком! Одним словом, совершенное загляденье…
— Такой потрясающей живописи тут ещё никогда не бывало! — произнесла Хрустальная Люстра, счастливая оттого, что ей выпала честь отражать в своих хрусталиках хотя бы некоторые из предметов, изображённых на картине.
— Вы правы, — хриплым от волнения голосом ответил Старый Граммофон. — Теперь в этой комнате всегда будет праздник!
Остальные молчали, восхищённо любуясь картиной. А о Позолоченной Раме не было сказано ни слова. Придирчиво осмотрев всё, что она обрамляла — до последней мелочи, — Позолоченная Рама тяжело вздохнула и сказала:
— Да‑а‑а… пожалуй, многовато мне приходится обрамлять. И кому только могло прийти в голову напичкать меня такими увесистыми предметами? Одна эта дурацкая голова Великого Мыслителя чего стоит… и книги, да ещё целая стопка! Надо же было додуматься — так перегрузить хрупкую раму!
Ну, положим, хрупкой‑то Позолоченную Раму никак нельзя было назвать… Рама эта была дубовой, а стало быть, довольно тяжёлой. И очень помпезной! Она, в сущности, не так хорошо и подходила к заключённому в ней натюрморту, потому что отвлекала от него внимание… да ещё и сияла, как только что начищенный самовар! Только что ж тут поделаешь: все позолоченные рамы испокон веков убеждены в том, что это на них приходят смотреть зрители!..
— Ну, начнём… — деловито сказала Позолоченная Рама — себе сказала: с ней ведь в комнате никто не разговаривал. — Пора приниматься за дело. Если я сама не облегчу свою участь — никто не поможет!
И сразу после этих слов стопка книг полетела на пол, а на картине, рядом с мраморной головой Великого Мыслителя, образовалось пустое место.
— Вот так‑то лучше! — крякнула Позолоченная Рама и распорядилась в пространство: — Уберите книги с пола!
Впрочем, выполнить её приказ было некому: домочадцы, как сказано, давно разошлись по своим делам.
— Что она себе позволяет? — в панике спросила Хрустальная Люстра, обращаясь к Старому Граммофону. Но тот в ответ только покачал своей едва державшейся трубой и послал Хрустальной Люстре взгляд, полный боли.
— Теперь перейдём к этой дурацкой голове Великого Мыслителя, — решила Позолоченная Рама — и, напрягшись, выпихнула мраморную голову за свои пределы. Голова со страшным грохотом упала на пол и раскололась на части. А задний план картины почти совсем опустел.
— Тут ещё шторка какая‑то пыльная! — Позолоченная Рама чихнула, обнаружив на заднем плане занавес из тёмно‑красного бархата. Понятное дело, занавес тоже полетел за пределы рамы и, падая на пол, накрыл стопку книг и осколки мраморной головы Великого Мыслителя.
— Вот здорово получилось! — обрадовалась Позолоченная Рама. — Теперь хоть их там, внизу, не видно…
— Остановитесь! — не выдержала Хрустальная Люстра, подрагивая всеми своими хрусталиками.
Даже не удостоив её взглядом, Позолоченная Рама прикинула на глаз, не слишком ли много в ней фруктов, установила, что, пожалуй, всё‑таки слишком, и принялась выбрасывать один за другим… да так увлеклась, что скоро все фрукты оказались на полу — раскатившись в разные стороны.
Теперь на картине были только небольшая ваза из‑под винограда, стакан в золотом подстаканнике, рядом золотая ложечка да ещё маленькая ажурная тарелочка, на которой беспокойно ёрзал аккуратно надкушенный поджаристый сухарик!
— Оставлю одни золотые вещи, — присмотревшись ко всему этому, объявила Позолоченная Рама. — А сухарик, пожалуй, съем.
Услышав такие ее слова, поджаристый сухарик сам пулей вылетел за пределы Позолоченной Рамы, а вслед за ним — ваза, стакан и тарелочка. Картина опустела: на ней уже не было ничего, кроме золотого подстаканника и золотой ложечки.
— Ну, не красота ли? — сама себе сказала Позолоченная Рама и победоносно огляделась по сторонам.
На неё смотрели с ужасом.
…а вечером в доме держали семейный совет. Никто не мог понять, как получилось, что почти все изображённые на картине предметы выпали из рамы, однако решили, что для одного золотого подстаканника и для одной золотой ложечки эта Позолоченная Рама слишком велика. Её сняли со стены и, вынув остатки картины, отнесли на чердак.
Там Позолоченная Рама стоит и до сих пор — совершенно пустая.
ЛЕСТНИЧКА НАВЕРХ
Вы, конечно, знаете, чем измеряются лестницы — лестницы измеряются маршами. Это так части лестницы называются: допустим, идёт себе лестница и идёт — и вдруг ка‑а‑ак повернёт направо! Это значит, что вы промаршировали один марш и что теперь новый марш начинается. Потому и говорят: это двухмаршевая лестница, если лестница с поворотом. А бывают ещё трехмаршевые лестницы, четырёхмаршевые и так далее… но все они слишком длинные, и про них долго рассказывать.
Я лучше расскажу вам про короткую Лестничку Наверх, которая и состояла‑то всего только из одного марша. Правда — в отличие от вас, которые теперь знают, чем лестницы измеряются, — сама Лестничка Наверх никогда не слышала о том, чем они измеряются… такая уж это была непросвещённая лестничка. Хоть она и состояла всего‑навсего из одного марша, а это, казалось бы, совсем легко запомнить!
Лестничка Наверх вела в мансарду. Если вам неизвестно, что такое «мансарда», — это ничего: мансарды совсем не в каждом доме бывают. Они в старых домах бывают, да и то лишь иногда: мансарда — это такая пристроечка сверху на доме. Не второй этаж, а только пристроечка, где внутри комната с низким потолком… уютная весьма.
Вот наша Лестничка Наверх туда и вела. Спросишь её, бывало:
— Куда ведёшь, Лестничка Наверх?
А она и отвечает:
— В мансарду!
Иногда даже смешно получалось: не все ведь знают, что мансарда — это такая пристроечка, и начинают думать, думать: куда же, дескать, эта Лестничка Наверх ведёт, в какие такие края неизвестные?