— Хм, но… но если нам всё равно никто не поверит, зачем же посылать туда Вашего Древоточца?
— А затем, что у него мощные челюсти, пуховая Вы голова! И этими мощными челюстями он прогрызёт в раковине огромную дыру. Тогда‑то всем и каждому даже без нас станет понятно, что океана не может быть в дырявой раковине.
— Вы гениальны, — просто сказала Вторая Диванная Подушка. — В мою пуховую голову такого злодейства никогда бы не пришло! — Она немножко помолчала и всё‑таки спросила на всякий случай:
— А не опасно посылать Вашего Древоточца в раковину? Вдруг там действительно океан?
Первая Диванная Подушка вздохнула и с презрением произнесла:
— Не хватало только, чтобы и Вы начали повторять эти глупости вслед за остальными!
Вторая Диванная Подушка очень смутилась и больше вопросов не задавала. А вечером обе они уже провожали Древоточца в раковину.
Древоточец оказался бравым малым, состоявшим почти из одних челюстей. Огромные эти челюсти с трудом размещались на микроскопическом рыльце и без конца двигались — Вторая Диванная Подушка даже испугалась, как бы Древоточец тут же не загрыз кого‑нибудь из них. А тот, увидев её испуг, произнёс с неприятной улыбкой:
— Не бойтесь, мадам! Я не прикасаюсь к подушкам. Не очень‑то большая радость — загрызть Вас, а потом услышать от родных и близких: у тебя, дескать, рыльце в пуху!
Сказав так, Древоточец бодро отправился заползать в раковину.
В доме стало тихо. Тем не менее диванные подушки изо всех сил напрягали слух, чтобы как можно отчётливее слышать скрежет прогрызаемой насквозь раковины.
…а скрежета всё не было и не было. Впрочем, когда они совсем уже отчаялись, до них всё‑таки донеслись звуки — правда, совсем не те, которых они ожидали.
— Плюх! Буль‑буль‑буль…
Диванные подушки в ужасе посмотрели друг на друга: они знали, что такие звуки издают те, кто падает в воду и идет ко дну.
Впрочем, шум океана тотчас же и заглушил эти неожиданные звуки…
ЛАВРОВЫЙ ЛИСТ, РАЗОЧАРОВАННЫЙ В ЖИЗНИ
Не каждый мог похвастаться таким прошлым, как у Лаврового Листа. Были времена, когда из него сплетали венки и венчали ими победителей. Победители въезжали в Древний Рим на слонах и тут же подставляли головы народу, который обожал возлагать на эти головы лавровые венки, что означало славу. А до славы победители были просто сами не свои. И понятно, что ни одна победа в древности не обходилась без Лаврового Листа.
А вот уж как оно случилось, что с голов победителей Лавровый Лист угодил прямо в суп, — до сих пор остаётся загадкой. Это как если бы вдруг горностаевыми мантиями, которые так любили носить короли, вдруг начали полы мыть… Но что случилось, то случилось — ив настоящее время Лавровый Лист был полностью разочарован в жизни.
— Ах, я полностью разочарован в жизни! — то и дело доносились его вздохи из кастрюли с супом. — Жизнь теперь лишена для меня всякой прелести.
— А какая же такая прелесть была в Вашей жизни раньше? — с любопытством спросила его Поварёшка, зависшая над кастрюлей.
— Вас, скажите‑ка Вы мне, как зовут? — поинтересовался Лавровый Лист, присматриваясь к ней.
— Поварёшка, — не задумываясь, ответила Поварёшка.
— По‑ва‑рёш‑ка? — ужаснулся Лавровый Лист. — А полное имя… простите?
— Это какое Вы имеете в виду? — начала задумываться Поварёшка.
— Полное! — строго повторил Лавровый Лист. — Например, у Книжки полное имя Книга, у Ножки — Нога, у Кочерёжки — Кочерга, а у Вас?
— Наверное, Поварёга… — совсем уже задумалась Поварёшка. — Или Поварга. Или… Нет, Вы знаете, мне кажется, что Поварёшка — это и есть мое полное имя!
— По‑ва‑рёш‑ка… — ещё раз повторил Лавровый Лист и содрогнулся. — Боюсь, что с таким именем, как у Вас, не следует интересоваться моим прошлым… Я, видите ли, благороден. Благороден и вечнозелен.
Поварёшка перестала задумываться и, в упор глядя на Лавровый Лист, бестактно заметила:
— Что‑то в данный момент Вы не вечнозелены. Вы, скорее, болотны. И скрючены. Но, может быть, данный момент не относится к Вечности!
— К Вечности относятся все моменты, в том числе и данный, — наставительно произнёс Лавровый Лист и добавил: — К сожалению… Ибо как раз в данный момент жизнь и лишена для меня всякой прелести.
— Ну, давайте уже наконец про прелесть, — устало взмолилась Поварёшка, всё ещё вися над кастрюлей и не решаясь зачерпнуть супа.
— Да Вам бесполезно рассказывать! — вздохнул Лавровый Лист. — Вы никогда не поймёте, как это больно — упасть с головы героя в кастрюлю с супом…
— Конечно, не пойму! — согласилась Поварёшка. — Я часто падаю в кастрюлю с супом — это совсем не больно.
— Но Вы же не с головы героя падаете в кастрюлю с супом!
Тут Поварёшка опять ненадолго задумалась и призналась:
— Нет, не с головы… А Вы зачем росли на голове героя?
— О‑о… — застонал Лавровый Лист. — Я, конечно же, не рос на ней, глупая Вы Поварёшка! Я её, простите, венчал!
— Вы её, простите, — что?
— Венчал! То есть был возложен на неё, украшал её собою — понимаете?
— Не понимаю… — честно сказала Поварёшка. — Я не понимаю, как Вами, таким… таким малосимпатичным, вообще можно кого‑либо украсить! А уж на голову Вас положить… — это, я извиняюсь, полный идиотизм!
— Идиотизм? — взревел Лавровый Лист из кастрюли. — Да за одно моё прикосновение ко лбу люди каких‑нибудь две тысячи лет назад готовы были всё отдать!
— Две тысячи лет назад? — опешила Поварёшка. — Значит, Вы такой несвежий?
Лавровый Лист выдержал долгую паузу и, даже не взглянув на собеседницу, сказал:
— Вы дура, Поварёшка!
— Ах, дура? — возмутилась та и, подцепив Лавровый Лист, вылилась в первую же подставленную ей тарелку.
После того как Поварёшка кончила своё дело, её погрузили в кастрюлю, и она не могла больше следить за обедом. А когда её вынули из кастрюли и понесли мыть, она на всякий случай обвела глазами стол и увидела на одной из тарелок прилипший к краешку Лавровый Лист.
— Там ему и место! — удовлетворённо сказала сама себе Поварёшка, которая всё‑таки в душе побаивалась: а не окажется ли вдруг этот малосимпатичный Лавровый Лист на голове одного из гостей после обеда!
НАСТЕННЫЙ БАРОМЕТР, КОТОРЫЙ ЧАСТЕНЬКО ВРАЛ
Можете не сомневаться, Настенный Барометр прекрасно знал, что врать нехорошо. И если бы его спросили: «Настенный Барометр, хорошо ли — врать?» — то он бы, конечно, сразу ответил: «Нет, врать нехорошо». Но, тем не менее, он врал. Причем врал частенько. И это всех вокруг ужасно раздражало.
— Вы когда врать‑то перестанете? — спрашивала Настенный Барометр Кукушка, специально для этого выскакивая из часов на пять минут раньше. — Почему у Вас стрелка показывает на «тепло и солнечно», когда на улице холодно и пасмурно?
— Потому что будет тепло и солнечно, вот увидите, — твёрдо отвечал Настенный Барометр.
Но, понятное дело, врал.
— Вы и третьего дня это говорили, — напоминала Кукушка, — а теплее и солнечнее не стало. Стало ещё холоднее и пасмурнее, вот!
— А по‑моему, стало теплее и солнечнее… — возражал Настенный Барометр и безнадёжно глядел за окно.
— Нет, ну подумайте, — возмущалась Кукушка, — Вы ведь даже и сейчас смотрите всем прямо в глаза и врёте! Эй, Градусник, — кричала она в форточку, — что там у Вас?
Градусник висел за окном на улице и трясся.
— Что‑что! — брюзгливо откликался он. — Холод собачий, вот что! Всего три градуса выше нуля — и это в апреле‑то!
— А Вы говорите — тепло и солнечно! — оборачивалась Кукушка к Настенному Барометру. — Ну, как Вам после этого верить?
И она опять залетала в часы, дурным голом прокричав перед этим целых четырнадцать раз.
Впрочем, Настенному Барометру так и так никто давно не верил. Все знали, что когда он показывает «лёгкая облачность» — жди бури, а когда «тепло и солнечно» — готовься к продолжительным холодам и дождям. Стрелка его постоянно находилась по правую сторону шкалы, а на правой стороне шкалы всё всегда в порядке. Это на левой располагаются низкие облака, штормы и ливни… но туда стрелка Настенного Барометра просто в жизни не наведывалась, словно бы и не было никакой левой стороны шкалы.