И три безгрешные сардинки, гордые своим сходством с безгрешными сырами, облегчённо вздохнули.
Но некоторое время спустя Левая Крайняя Сардинка осторожно спросила:
— А я слышала, что нас с вами съедят, — верно это?
— Разумеется верно! — ответила Правая Крайняя Сардинка.
— Даже несмотря на то, что мы безгрешные? — уточнила Левая Крайняя Сардинка.
— Даже несмотря на это, — сурово и просто сказала Правая Сардинка. — Потому что когда‑нибудь съедают всех — и грешных, и безгрешных.
Три безгрешные сардинки переглянулись… Они были, конечно, огорчены, что их съедят, но утешились тем, что пока они лежат в масле. И чуть позже Центральная Сардинка даже повторила:
— Хорошо тут, уютно… лежишь себе в масле — и в ус не дуешь!
И две другие сардинки опять от всей души согласились с ней.
ОДНО ЗЛОВЕЩЕЕ ЗАКЛИНАНИЕ
Когда очень‑очень старый дом на центральной городской площади отремонтировали, сразу стал виден узор над его дверью. Узора этого прежде никто не замечал — и теперь все, понятное дело, принялись внимательно его разглядывать.
Странный это был узор, прямо скажем! Состоял он из тонких палочек, дужек, крестиков и уголков и ничего определенного не напоминал.
— Как Вы думаете, что этот узор означает? — спросила Табличка, на которой было написано имя владельца дома, у другой Таблички, на которой было написано название площади.
Табличка‑с‑Названием‑Площади задумалась. Она не знала, что и предположить.
— Мне кажется, этот узор изображает птичьи следы, — наконец произнесла она.
— Никогда не видела узоров, изображающих птичьи следы, — призналась Именная Табличка. — Наверное, это всё‑таки не птичьи следы… Наверное, это какая‑нибудь надпись на иностранном языке.
— Пожалуй, Вы правы, — согласилась Табличка‑с‑Названием‑Площади. — Действительно, похоже что надпись. Например, по‑японски. Может быть, это какая‑нибудь очень мудрая мысль… такая, как «яблочко от яблони недалеко падает».
— У японцев мудрые мысли не про яблоки, — возразила Именная Табличка. — У японцев они… про вишни. Например, «вишенка от вишни недалеко падает».
— Какая разница… яблочко, вишенка? — почему‑то обиделась Табличка‑с‑Названием‑Площади и, видимо, не в силах больше бороться с любопытством, крикнула в направлении Узора‑над‑Дверью: — Нельзя ли узнать, что Вы означаете, если не секрет?
— Это… — растерялся Узор, который и сам уже давно забыл, что он означает, — это… этого я не могу Вам сказать.
— Значит, секрет! — шепнула Именная Табличка соседке: обе они висели гораздо ниже, чем располагался Узор, и рассчитывали на то, что он их не услышит, хотя тот, конечно, прекрасно все слышал. — Наверное, это какое‑нибудь зловещее заклинание, которое нельзя произносить вслух!
— Почему нельзя? — спросила Табличка‑с‑Названием‑Площади.
— Ну‑у… — задумалась Именная Табличка, — потому, например, что можно накликать беду.
— Как это — накликать беду? — не поняла соседка.
— Как, как!.. Произнесёшь его — и пропал, вот как!
— Куда пропал? — опять не поняла Табличка‑с‑Названием‑Площади.
Именная Табличка вздохнула: какую же всё‑таки тупицу она выбрала себе в подруги!..
— Хорошо… не обязательно — пропал, — скучным голосом сказала она. — Бывают ещё такие заклинания, что произнесёшь — и превратишься в кого‑нибудь… например, в жабу.
— Очень бы не хотелось, — представив себе эту омерзительную картину, произнесла собеседница. — Неприятно, когда жаба на доме висит— вместо таблички с названием площади… или с именем владельца… — Она подождала некоторое время и опять крикнула Узору:
— Скажите, пожалуйста, а если Вас произнести — превратишься в жабу?
Именная Табличка тут же зашикала на неё, а Узор сказал:
— Конечно превратишься. И многие уже превратились! Табличка ойкнула и даже пошатнулась вправо. Между тем Узор продолжал:
— Я самое зловещее заклинание в мире на самом зловещем в мире языке. Потому меня и поместили так высоко над землей… я очень опасен! Если мной неправильно пользоваться, можно даже погубить мир. Сначала подует страшный ветер, потом начнётся ливень и смоет с лица земли всё сразу. И ничего не останется вокруг — ни единого дома, ни единого дерева, ни единого живого существа… кроме жаб, конечно!
Тут Именная Табличка принялась дрожать от страха, застучав по входной двери медным своим лбом.
— Кто‑то стучит, — послышалось из дома, и Хозяин вышел на улицу.
— Никого нет, — сказал он появившейся вслед за ним Хозяйке.
И вместе они с удовольствием окинули взглядом своё отремонтированное жилище.
— До чего же всё‑таки красиво стало! — не впервые восхитился Хозяин. Но на сей раз добавил: — Особенно торжественно выглядят эти римские цифры высоко над входом. Просто поверить трудно, что дом был построен в 1865 году… но поверить приходится: видишь, вот тысяча, потом идут сотни… восемь сотен, потом десятки — шестьдесят… и в конце пятерка — галочкой.
— Тысяча восемьсот шестьдесят пять, — повторила за ним Хозяйка.
Они ещё немножко полюбовались домом и ушли внутрь. В мёртвой тишине Табличка‑с‑Названием‑Площади, снова покачнувшись, прошептала:
— Они произнесли заклинание! Что с ними теперь будет?
— Понятно что… — отозвалась Именная Табличка, снова начиная дрожать. — Завтра утром из этого дома на работу запрыгают две жабы…
— Вот гадость‑то! — чуть не оторвалась Табличка‑с‑Названием‑Площади.
И, в ужасе переглянувшись, обе с нескрываемым отвращением принялись ждать утра следующего дня.
ЗЕРКАЛО, КОТОРОЕ НЕ ХОТЕЛО ОТРАЖАТЬ НИЧЕГО
Зеркало в этой комнате было единственное, зато немыслимых размеров и очень старое: в тяжёлой раме с завитками и сильно потускневшее. Наверное, оно помнило ещё те времена, когда одно зеркало могло стоить целого состояния! Вы ведь знаете, что в прошлом зеркала были безумно дорогим удовольствием и только очень немногие могли позволить себе иметь зеркало? У бедных людей зеркал не было… да и зачем они бедным? Чтобы видеть, как они бедны?
Так что Зеркало наше явно имело весьма и весьма долгую — и, несомненно, благородную — историю до того, как оно появилось в доме… Правда, истории этой я не знаю, а придумывать не хочу. Только из‑за долгой своей истории это было уже довольно усталое Зеркало. Хоть с данным фактом никто, конечно, особенно не считался — и, едва только наступало утро, все наперегонки спешили начинать прихорашиваться перед Зеркалом.
Плюшевая Скатерть, то и дело поглядывая на своё отражение, выбирала самый непринуждённый изгиб, чтобы им и встретить новый день.
Кожаное Кресло, которому кто‑то сказал, что у него красивый профиль, размещалось перед Зеркалом под определенным углом — точно в профиль.
Тяжёлая Штора приосанивалась и начинала выглядеть почти бодро — во всяком случае, хоть не провисала, как это обычно случалось к концу дня.
Книжный Шкаф встряхивался — и книги быстро выстраивались в ровные ряды.
Короче говоря (а короче и нужно, поскольку в комнате было невероятное количество самых разных предметов — и все их тут ни за что не перечислить!), с утра каждый приводил себя в полную готовность, чтобы как нельзя лучше соответствовать своему положению и назначению перед лицом предстоящих событий.
Но в одно хмурое утро Плюшевая Скатерть, привычно заглянув в Зеркало, не увидела там Плюшевой Скатерти. Испуганно отпрянув от Зеркала и похлопав Кожаное Кресло кистью по спине, она шёпотом произнесла:
— Кажется, я умерла.
— Едва ли, — сонно потянулось Кожаное Кресло. — Мёртвые не просыпаются так рано.
— Я не отражаюсь в Зеркале! — пропустив это замечание мимо ушей, тихо запаниковала Плюшевая Скатерть, а Кожаное Кресло буркнуло:
— Это ещё что за глупости!
Но тут оно заглянуло в Зеркало и — не увидело там Кожаного Кресла.
Тяжёлой Шторы и Книжного Шкафа в Зеркале тоже не оказалось. В Зеркале не оказалось вообще ничего. Зеркало было совершенно пустым.