И, наконец, длительное совместное проживание и культурный обмен обусловили определенные черты сходства в фольклоре различных народов Бирманского Союза, особенно тех из них, которые занимали основные рисоводческие районы на побережье и в долине р. Иравади: монов и бирманцев. В результате многие древние аустроазиатские сюжеты и образы (такие, как сказки о различных видах суда, сказки про мудрого зайца, тема чудесного плота и др.) проникли от монов и их родственников, палаунов, ва и других к бирманцам и родственным им народам, а также к таиязычным шанам и пр. Это создало элементы определенной фундаментальной общности фольклора. Огромную роль в возникновении единства фольклорного комплекса, во взаимопроникновении фольклорных элементов играет то, что все они основаны на едином местном религиозном субстрате — культе предков и выросшем из него монотеизме, который оформился под влиянием буддизма и обусловил широкое распространение буддизма теравады (в складывании его большую роль сыграл Буддагхоша, прибывший на Цейлон из страны монов). В свою очередь, этот вид буддизма сыграл значительную роль в формировании общих черт, особенно у развитых народов западной части Юго-Восточной Азии. Степень влияния буддизма на фольклор различна, но буддийские сюжеты в целом распространились широко, шире, чем сама философия буддизма, порой подвергавшаяся сильным искажениям. Как известно, религиозные предания быстрей впитываются фольклором народов, находящихся на более низких, но близких к классовому уровню ступенях общественного развития; христианство тоже дало свои сюжеты ряду народов Бирманского Союза (см. № 12, 13 и др.), но данные свежие заимствования еще не вошли органически в фольклорный комплекс.
В фольклоре этого района вследствие указанных причин нет четко выраженной идеи борьбы добра и зла, добро отождествляется с порядком, поддерживаемым предками и Буддой, порядком, которому способствует закон цепи новых рождений, рассматриваемый в условиях Юго-Восточной Азии как форма связи с предками, особенно у аустроазиатских народов. По представлениям аустроазиатских народов, формулируемым по-разному, но достаточно схожим, есть некая благая сила, осуществляющая мировой порядок; согласно этому порядку дела предков определяют судьбы живых.
Существуют силы, не подчиняющиеся этому порядку, силы многочисленные, но разрозненные и мелкие сами по себе — различные духи, людоеды и пр. Надо сказать, что наибольшее развитие духи получили именно у бирманцев, у которых мистические верования развиты сильнее, и, соответственно, большую роль играют духи — наты.
Зато у остальных народов Юго-Восточной Азии, чьи языки не относится к тибето-бирманской семье языков, культ духов развит сравнительно слабо. Культ духов-натов в новой для бирманцев среде, на западе Юго-Восточной Азии, не сроднился с аустроазиатской традицией, уже прочно сросшейся с буддизмом, и наты оказались вне системы сил порядка во главе с Буддой, хотя для них и есть почетное место в буддийской бирманской схеме мироздания.
В целом же даже у бирманцев роль этих не связанных с культом предков духов второстепенна, они не имеют ярко выраженных отрицательных или положительных черт и не входят органически в буддийскую картину мира. Еще менее значительна роль натов и схожих с ними по функции духов в фольклоре других народов Бирманского Союза, как и вообще в фольклоре Юго-Восточной Азии. Даже термин «нат» существует далеко не у всех народов, соседствующих с бирманцами.
Идея порядка, гарантируемая предками, — одна из фундаментальных в фольклоре народов этого района. Она и определила многие сюжетные ходы; мы видим, что противник, аналог индоевропейскому носителю зла, здесь слаб, против него не всегда нужен даже помощник, ибо сам противник выступает против мощных сил порядка в одиночку. Исход — не победа над силами зла, а восстановление естественного порядка вещей, поэтому борьбе отведено сравнительно мало места. Естественно, что сказанное не относится ко всему фольклору Бирманского Союза, во в целом эта закономерность достаточно заметна.
Общей для всей устной литературы является слабость эпических элементов, связанная с той же неразвитостью комплекса «борьба — победа» в традиционном мировоззрении народов Юго-Восточной Азии, где не случайно такое широкое распространение получил буддизм с его идеей несущественности событий этого мира, с идеей ухода от мира, а не борьбы со злом в мире.
Важно отметить, что именно у самого «молодого» из больших народов западной части региона Юго-Восточной Азии, бирманцев, и особенно у их менее развитых родичей, буддизм не нашел столь благоприятной почвы, не смог вытеснить со всех основных позиций традиционные культы, особенно культ духов, в то время как более схожие с буддийским миром представлений фольклорные комплексы монов, кхмеров, вьетнамцев подвергались влиянию буддизма в большей степени. В отношении же родственных бирманцам народов буддизм еще является распространяющейся религией, хотя у бирманцев он известен уже с XI в. Незавершенность процесса видна и в том, что значительное влияние сохраняют духи, что еще нет критики тех или иных сторон буддийской морали или монашеской жизни (кроме бирманцев). Причем у бирманцев уже есть насмешки над натами, чье влияние вытесняется буддизмом, но у родственных бирманцам чинов или качинов таких насмешек нет, а влияние буддизма в фольклоре еще слабое и одностороннее.