Когда скрипка дошла до Зедеба, он сделал вид, что умеет немного пиликать на ней, сыграл что-то и возвратил скрипку. Но хан, увидев это, встал и сказал:
— Нет, юноша, так водить смычком, как водишь ты, никто из этой компании водить не умеет! Ты должен сыграть то, что знаешь!
И заставил возвратить скрипку Зедебу.
Взяв скрипку, Зедеб снял шапку и, заложив конец шичепшине за голенища ноговиц[57], начал играть… И так играл, что всех, кто сидел в кунацкой — и старых и малых — заставил разреветься…
Утром, когда рассвело, он сказал хану:
— Я уехал бы, если бы мне оседлали моего коня…
— Разве ты спешишь? Если у тебя есть ко мне дело, не скрывай, — сказал хан.
— Дела к тебе у меня нет, бог тебя обогатит! Но я еду к Сурет, которую не могут заставить заговорить!
— Ие-о-ой, сын мой, зачем ты едешь к этой проклятой убийце? Уже сто голов без одной приказала она отсечь. Неужели ты хочешь быть сотым из тех, кто из-за нее потерял свои головы. Но моя дочь — не хуже Сурет, и я охотно отдам ее за тебя. Не езди.
— Нет, — отвечал Зедеб, — не достигнув цели, которую я наметил себе, когда выезжал из аула, я не вернусь, что бы ни произошло со мной. Не хочу быть похожим на того, кто, как говорят, «дойдя до княжеских дверей, задержался за косяк двери».
— В таком случае я не отпущу тебя одного к этой ведьме, а дам тебе провожатых, — сказал хан. — А ехать тебе осталось уже недалеко.
И хан, дав гостю спутников, проводил его.
И когда Зедеб уехал, хан сказал:
— Если этот мой гость вырвется живым из рук этой ведьмы, каждый из нас должен принести хоть курицу из своего имущества, иначе нарушит данную нам клятву. Хочу устроить большой пир. Что вы на это скажете?
— Очень хорошо, очень своевременно, — согласился аул.
Приехав к Сурет, которую никто не мог заставить заговорить, Зедеб вошел к ней в дом и крикнул:
— Чтоб ты в огонь обратилась, Сурет, которую никто не может заставить заговорить!
Сурет, сидевшая на кровати, встала, ни слова не говоря, поставила перед ним скамейку и опять села на кровать.
Тогда парень сказал спокойно:
— Сурет, которую никто не может заставить заговорить! Я не думаю о себе, что я большой и знатный человек, и знаю, что не могу заставить тебя разговаривать. Не осуждай меня, но я должен сказать тебе то, что мне поручили сказать.
Недавно в нашем джамаате[58] все, кто мог запрячь арбу, запрягли и поехали в лес по дрова. Там наши люди нашли большой высохший обрубок дерева без коры. А среди приехавших в лес был плотник-мастер. Он взял топор и вытесал из обрубка фигуру человека. Гучипс, который тоже тут был, вставил в эту фигуру душу, а мастер-закройщик скроил, сшил и надел на нее платье, после чего она, став человеком, как и все другие люди, пришла с ними в аул. Но тут эти люди, которые сделали из бревна живого человека, заспорили. Тот, кто вставил ему душу, говорит: «Этот человек мой»; тот, кто вытесал ее из обрубка, тоже говорит: «Он мой», а тот, кто скроил и сшил для него одежду, тоже говорит: «Нет, этот человек мой». Спорили, спорили эти три человека и ни к чему не пришли. Наконец, решили: «Если Сурет, которую не могут заставить заговорить, не скажет, кому из нас должен принадлежать этот человек, значит, этого никто не знает». И послали меня спросить об этом у тебя. Если дашь ответ, я буду доволен.
Сказав это, Зедеб сел на свое место. И только он сел, как в комнату влетели те три голубка, и один из них сказал Зедебу:
— Как это вы не смогли поделить того человека, и стоило ли тебе приезжать сюда из-за этого! Но раз уж прибыл сюда, то мы скажем тебе, как поступить с этим человеком. И тот, кто из обрубка вытесал фигуру человека, — напрасно трудился; и тот, кто вставил в него душу, — напрасно трудился; тот, кто одел ее в платье, — тоже напрасно трудился. Она не будет принадлежать ни первому, ни второму, ни третьему, но будет служить каждому из них по одинаковому числу дней.
Так сказал один из голубей. А Сурет, которую не могут заставить заговорить, не зная, чей это голос она слышит и кто это говорит, сидела молча и, лопаясь от любопытства, оглядывалась во все стороны. Но все-таки не сказала ни слова.
Так приближался вечер. Когда наступила пора екенды[59], юноша, не добившись от Сурет ответа, сел на коня и вернулся к старому хану. Переночевав у старого хана, он, в сопровождении прежних своих спутников, опять поехал к Сурет. Приехав, слез с коня и вошел в дом. Сурет сидела на своей постели. Встала и, ни слова не говоря, поставила перед юношей скамейку и опять села на постель.
58