— Ложись! — приказал зверям большой медведь.
Впереди залегли сурки и барсуки, за сурками притаились в густой траве росомахи, позади росомах, в тени деревьев, заняли места медведи.
С одного края этого войска чёрно-жёлтый большой медведь встал, с другого — Чичкан на Гнедом.
В небе солнце поднялось; в долину воины Ер-Боко-каана спустились.
Большой медведь дал ханскому войску близко-близко подойти, да вдруг как рявкнет:
— Ма-маш!
Все звери, как один, вскочили. Ер-Боко-каан едва успел коня осадить. Стрелы, как молнии, воинов разят, пики без промаха колют. Глаза зверей синим пламенем полыхают, дыхание их расстилается, как густой туман.
— Э, маш-кондутеер! Вперёд! Вперёд! — приказал медведь.
Сурки свистнули, барсуки хрюкнули, росомахи зарычали, медведи заревели и ринулись на ханское войско.
— Ойто-кайрааа! Назад! Назад! — взвизгнул Ер-Боко-каан.
Но звери его приказа не послушались, только ещё свирепее зубами лязгнули. Ер-Боко-каан дёрнул повод коня, зверям спину показал, за ним побежали непобедимые воины.
Реки выходили из берегов, когда это войско бродом шло, камни дымились и рассыпались золой, когда по суше бежало.
Своими пятками свой белый шатёр, сундуки с добром Ер-Боко-каан в пыль истолок.
Ни моря, ни скалы остановить этих воинов не могли.
К какому краю земли отступил Ер-Боко-каан, где он свою смерть нашёл, только два чёрных ворона могли бы сказать, да мы языка их не понимаем, двух светлых росинок нам испить не довелось. И теперь даже имя Ер-Боко-каана позабыто.
Однако хорошо помнят на Алтае: в беде помог сироте Чичкану спереди жёлтый, как день, сзади чёрный, как ночь, медведь-великан. С той поры и до наших светлых дней, память о нём уважая, старики сказители зовут медведя дядей. Добрым словом поминают сухого, как осенний лист, старика Танзагана, отцом алтайцев его называют.
Ару-Мёндюр
Жил на Алтае храбрый богатырь Ару-Мёндюр. Сердце его страха не знало, тело его усталости не испытывало.
Полюбил богатырь красивую девушку Чечек.
— Давай жить в одном аиле, — сказал ей. — Давай разведём свой костёр…
Девушка ответила светлой улыбкой: согласна. Но что скажет отец? Отдаст ли он её в жены Ару-Мёндюру?
Поехал парень к отцу Чечек. Аракой старика угощает, хорошие речи заводит. Старик араку не пьёт, единственную дочь из своего аила отпускать не желает.
Но Ару-Мёндюр не уходит, согласия на свадьбу с Чечек добивается.
Три дня он в аиле сидел, старика уговаривал. На четвёртый день старик сказал:
— Ладно. Если привезёшь мне два клыка чудовища Кара-Кула, Чечек будет твоя. Мне надо подпереть теми клыками свой старый аил. Семьдесят богатырей к Чечек сватались — ни один моего желания не исполнил. Может, ты привезёшь клыки…
Богатырь Ару-Мёндюр слова «нет» не знал, цели своей всегда достигал.
— Хорошо! — сказал он. — Клыки привезу.
Надел стальной панцирь, взял боевой лук, сделанный из рогов горного козла туу-теке, наполнил берестяной колчан стрелами и поехал.
По широкой долине, над которой сорока не могла пролететь, богатырь промчался. Через высокий хребет, через который орёл не мог перелететь, он переехал. Деревья ему ветками махали, птицы весёлые песни пели: все успеха желали.
Белка бросила богатырю кедровую шишку.
— Пощёлкай, — сказала она. — Орехи прибавляют сил.
Медведь показал ему лучшую звериную тропу:
— Тут хорошо проедешь, Кара-Кулу сонного застанешь.
Всё дальше и дальше ехал богатырь, по сторонам зорко посматривал.
Вдруг остановился конь, чуть слышно прошептал:
— Вперёд смотри!
Глянул Ару-Мёндюр: впереди Кара-Кула спит. Голова у чудовища как большая сопка, туловище — всю долину заполнило, из кольца в кольцо свилось, ресницы — на таёжный лес походят.
Храпит Кара-Кула страшнее грома небесного, ужаснее каменного обвала. От его храпа земля вздрагивает, из берегов рек вода выплескивается. Конь богатырю шепнул:
— Стрела бессильна поразить чудовище. Бери камень, бей между глаз.
Спешился Ару-Мёндюр, от горного хребта отломил большую скалу и поднял над головой.
— Эй, эй! — громко крикнул.
Кара-Кула, просыпаясь, сладко зевнул.
Богатырь Ару-Мёндюр увидел: из одной челюсти чудовища торчат кости семидесяти богатырей, из другой челюсти — кости семидесяти богатырских коней.
— Кто осмелился разбудить меня? — проворчал Кара-Кула, один глаз приоткрыл.
Глаз у него огромный, на бездонное озеро похожий, чёрный, как дёготь.
— Эй, эй! — крикнул богатырь громче прежнего.
Кара-Кула открыл второй глаз.
Не успел он разглядеть противника — скала обрушилась и глубоко вонзилась в переносье.
У чудовища глаза лопнули, чёрными реками вытекли. Сердце на куски развалилось. Кара-Куле пришёл конец.
Богатырь выломил у него два клыка, навьючил на коня и поехал в свою родную долину.
Птицы над ним летели, весело посвистывая, звери следом шли — победителя славили. Трава ему под ноги стлалась, высокие деревья низко кланялись. Все радовались.
Старик, увидев победителя, замахал руками:
— Бери Чечек в жёны. Бери.
Ару-Мёндюр лиственничной коры надрал и сделал новый аил. Вместе с Чечек развели костёр. Много мяса нажарили, много араки приготовили. Всех соседей позвали. Первую чашку Чечек поставила на землю перед своим отцом.
Старик выпил араку и стал у зятя просить прощения за то, что посылал его на верную смерть.
Сказители ударили по струнам топшуров и запели победителю хвалебные песни. Богатырь Ару-Мёндюр сказал:
— Не я победил чудовище — победила смелость. А смелости меня научил народ.
Молодые парни игры затеяли. Взрослые мужчины состязались в меткости стрельбы из лука.
Женщины шесть лет свадебные песни пели. Девять лет продолжалось веселье.
Ару-Мёндюр и Чечек жили счастливо, детей своих воспитали смелыми и храбрыми, честными и трудолюбивыми.
Ячменное зерно
Хорошие дни не забываются, добрые дела — вечно в памяти. В давние времена порхала по нашим лесам весёлая синица, насвистывала свои песенки.
Однажды в зимнюю пору навалилась беда: из чёрной тучи хлынул дождь. И не утихал девять дней. А на десятый день за-пощёлкивал мороз, и вся земля покрылась толстой коркой льда. Животные копытами пробить его не могли, зубами не могли прогрызть. Ни одной травинки нельзя было достать. Весь скот погиб голодной смертью.
Люди позабыли вкус мяса. В котлах кипятили пустую воду. Старики умирали от голода. Крепкие молодцы обессилели. Девушки разучились улыбаться. Беда придавила всех, как тёмная ночь. Вместо песен — всюду глухие стоны. Даже птицы приумолкли. Только синица насвистывала свои простые песенки. А когда увидела умирающих людей — задумалась:
«Как им помочь? Как спасти народ от голодной смерти?»
Много раз ей случалось летать далеко в степь. Там она видела русских людей. Те люди жили в домах. Землю пахали, хлеб сеяли. Женщины пекли калачи в жарких печах. Перелётных синиц хлебными крошками подкармливали. Вкуснее тех крошек ничего на свете нет!
Синица всё припомнила и, бойко подпрыгнув на ветке, людям гор сказала:
— Я вам помогу.
Она взвилась в воздух и полетела в сторону степей.
Умирающие люди проводили её глазами и вздохнули:
— Разве такая маленькая птичка может спасти народ? Не под силу ей…
А всё-таки посматривали туда, куда она улетела, и ждали.