— Нож его не берет, — говорит один.
— Может, земля его возьмет, — говорит другой. — Давай выроем глубокую яму, пригласим его на праздник и сбросим вниз.
Сэкену тоже не спится в своей яранге. Он говорит:
— Слышишь, жена, снова богачи затевают недоброе!
— Давай перекочуем в верхнюю тундру, — просит его жена. — Рядом с ярангой отца нашу ярангу поставим.
— Нет, — сказал Сэкен. — Я тут родился, тут и жить буду. Не хочу перекочевывать. Пусть богачи не думают, что я их боюсь!
Утром пришли соседи, говорят Сэкену:
— Ты нас угощал, теперь мы тебя угостить хотим. Приходи к нам на праздник.
Пошел Сэкен, и жена с ним пошла.
Сели все. Мясо едят, чай пьют. Потом один богач подает Сэкену бубен, спрашивает:
— Поплясать не хочешь ли?
— Отчего не поплясать? — отвечает Сэкен.
Взял он бубен, ударил в него раз, ударил другой и пошел носиться в пляске. Ходит кругами, только на шкуру, что расстелена посреди яранги, не наступает.
Богачи в ладони бьют, кричат:
— Хорошо пляшешь, высоко скачешь!
Раззадорился Сэкен, обо всем забыл. Подпрыгнул, взлетел вверх, как птица, и опустился прямо на шкуру посредине яранги. Глубокая яма под шкурой была, провалился Сэкен, даже крикнуть не успел. Молодая жена за ним бросилась.
— Ну вот, — обрадовались богачи, — теперь наконец пропал Сэкен!
— Я возьму его ярангу, — сказал один, — ты оленей.
— У меня оленей много, — отвечает другой, — а такой яранги, такой посуды, таких шкур нигде не сыщешь. Ты бери оленей, я возьму ярангу.
— Моя яранга, твои олени! — не уступает первый.
Твои олени, моя яранга! — кричит второй.
Спорили, спорили и подрались.
На крик, на шум пришел старый работник. Перестали богачи драться, просят старика, чтобы он между ними богатство поделил. Он их спрашивает:
— А где же хозяин того, что вы поделить не умеете?
Засмеялись богачи:
— Пошел своими плясками хвастать в самую нижнюю тундру.
Поглядел кругом старый чукча, увидел яму, все понял. И так сказал богачам:
— Плохое дело вы сделали. Только от плохого вам же плохо и будет. А я на это смотреть не хочу.
И ушел. Совсем ушел из стойбища.
А Сэкен с молодой женой все летели, летели вниз, пока не упали в самую нижнюю тундру. Упали — на ноги встали. Смотрят: стоят там шесть яранг. Из тех яранг выходят им навстречу шесть келэ. Тех самых, что Сэкен когда-то в тундре повстречал.
Шестой келэ говорит:
— Здравствуй, Сэкен, внучек! Как сюда попал?
— Не по своей воле явился, — отвечает Сэкен. — Нас злые люди в яму сбросили.
— Ну, это горе небольшое, — смеется келэ. — Откуда пришли, туда и уйдете.
Дал он им хорошую упряжку, усадил на нарты, а сзади привязал бешеного оленя.
Взвилась оленья упряжка вверх, вынесла Сэкена и его молодую жену в ярангу богачей.
Те все еще спорят, как имущество делить. Только не пришлось им доспорить, смерти Сэкена порадоваться! Разнес ярангу бешеный олень, одного богача копытами зашиб, другого рогами ударил.
Сэкен с женой домой поехали, где их мать и отец поджидали.
Если увидишь в тундре белую ярангу, похожую на снежную сопку, так и знай: это яранга славного Сэкена, который женился на дочери Танаыргина из верхней тундры.
ГУЛЬДЖАХАН
Туркменская сказка
Перевод В. Чулкова и О. Давлетовой
ыло это или не было, в далекие времена жил-был падишах по имени Ширванады́л. Днем он выслушивал жалобы подданных, а ночью вместе с несколькими визирями, облачившись в одежду нищего, ходил по дворам и прислушивался, что о нем говорят в народе.
Однажды Ширванадыл и два его визиря зашли во двор к бедняку, жившему на самой окраине столицы, и попросились переночевать. Бедняк впустил их в свою кибитку. Улеглись гости на дырявую кошму и сделали вид, что уснули.
У бедняка было три взрослых дочери. Видя, что гости уже спят, одна из них и говорит:
— Ну что, сестрички, давайте помечтаем.
— Давай, — ответили две других.
— Вот если бы меня отдали замуж за одного полюбившегося мне дайха́нина[28], я бы была самой спокойной и доброй женой, — сказала старшая.
— А мне бы хотелось стать женой одного богатого купца, — сказала средняя.
— Ну какая же это мечта? — сказала младшая сестра Гульджаха́н. — Вот если бы я была женой Ширванадыла, я бы раздала всю царскую казну беднякам, а сам падишах надевал бы мне на ноги мои башмачки, когда я выходила из комнаты, и снимал бы их, когда я возвращалась обратно.