— А потом?
— А потом еще хуже. Контрольно-пропускной пункт.
— Что-что? — Гриша очень удивился.
— Когда из мешка выходишь, там привратник сторожит.
— По-научному тоже привратник.
— Вот этого научного привратника и надо пройти.
— А если привратника пройдем, что будет?
— Новые приключения, Григорий.
Без всяких происшествий они добрались до конца тоннеля и увидели впереди широко распахнутые ворота. Поток забурлил и понес их на простор. Вверху стремительно пронеслась какая-то арка, а потом у них за спиной захлопнулись ворота — так резко, что Гриша всей мембраной почувствовал: дороги назад не будет.
В желудке, или мешке, как называл это место Пал Иваныч, творился сущий ад. Кипела масса, в которой было уже не различить родного яблока. Стаи микробов — злых, совсем не таких, к каким привык Гриша на Зеленой планете, — носились взад-вперед с деловым видом. Грише показалось, что среди них пару раз мелькнули страшные мордатые фагоциты. И атмосфера здесь была какая-то кислая, неприятная, как на рынке.
Гриша растерялся.
— Ты, Гриня, главное, хвост не отпускай. А куда здесь плыть, я знаю, — услышал он уверенный голос.
Пал Иваныч был червяк крошечный, почти микроскопический, но Грише он казался чудо-богатырем. Уцепившись за хвост, он зажмурился и во всем положился на своего друга. Пока они пробирались через мешок, Гришу десятки раз задевали разные микробы, на него брызгал противный желудочный сок, он был по всей поверхности облеплен какой-то липкой дрянью. Он натерпелся такого страха, что чуть не отдал богу свою маленькую душу.
— Григорий, — услышал он наконец голос Пал Иваныча. — Жив ты там? К привратнику подходим. Ты спрячься подальше там, под хвостом.
Гриша забился подальше, но его томило любопытство, и он украдкой выглянул наружу. Они стояли возле очень узкой, плотно прикрытой двери.
— Тво́рог или творо́г? — спросил из темноты воинственный голос.
— Йогурт! — с достоинством ответил Пал Иваныч.
— Хм. Откуда пароль знаешь?
— Так ведь не в первый раз.
— Как сюда попал?
— Яблочник я.
— А кто это там у тебя под хвостом заховался?
— Мальчишка со мной.
— Так бы сразу и говорил. А то прятаться. У меня и микроб не проскочит. Выведем вас отсюдова через верхние ворота, будете знать.
— Ну зачем же организм беспокоить? Мы народ тихий, сами выберемся себе потихонечку через нижние. Никому никакого ущерба не будет.
— Хм. А микроб не вредный?
— Нет, нет! — поспешил вмешаться Гриша. — Я даже полезный, из условной флоры!
— А раз полезный — сиди в желудке, нам такие нужны.
— Я условный! — закричал Гриша. — Я могу делиться начать! Мне нельзя тут долго! Держись все живое!
— Ну ладно, ладно, проходите.
Дверь приоткрылась, и Пал Иваныч скользнул в тоннель.
— А ловко ты его, Григорий, пуганул. Вот не ожидал от тебя. Молодцом, паря!
Гриша приободрился. Услышать такой комплимент от самого Пал Иваныча было все равно, что получить медаль. Он окончательно вылез из-под хвоста и устроился у него на спине.
Они опять были в тоннеле, но только теперь речка стала совсем другой — это была не жидкость, а медленная вязкая масса. «Химус», — догадался Гриша. Со стенок в речку стекали какие-то капли.
— Пал Иваныч, а что это в речку капает? Как будто сок опять, как в желудке. Вас не переварит?
— Ну, этот сок не страшный. Только смотри, стенок не касайся. Там самая железа.
Вдруг в боковой стене показалось отверстие, и из него брызнула на них какая-то едкая жижа. Мелкие твари, размером не более Гриши, выскочили из нее и ринулись к ним, пытаясь вскарабкаться на Пал Иваныча. Но тот мощно ударил хвостом и быстро ушел вперед.
— Это, брат Гриня, секреты поджелудочной железы. Расщепить нас пытались. Да только куда им! Секреты ихние мы все знаем. Ты не боись.
— А я и не боюсь, дядя Паша. Мне с вами ничего не страшно!
Они проплыли еще немного, и тоннель стал постепенно сужаться.
— Тощие ки́шки пошли, — сказал Пал Иваныч. — Ну, тут можно отдохнуть. Качайся на волне, Григорий, наблюдай жизнь. Ишь, стенки какие гладкие!
— А тут атмосфера совсем другая, дядя Паша. Там было кисло, в мешке, а тут, видимо, щелочная среда.
— Ну, тебе видней, как оно называется, ты у нас ученый. А по мне это, считай, как контрастный душ.
— Мне тоже нравится. Только химуса много.
— Химус что. Вот дальше увидишь, что будет.
— Да я вообще-то знаю, что будет, теоретически. Фекальные массы.
— Во-во, массы.
Гриша понимал, что его другу приходится гораздо тяжелей, чем ему. Самого Гришу кишечная атмосфера не трогала, она ему даже нравилась. Он оглянулся по сторонам и на минуту задумался — а правда, не остаться ли здесь пожить? Но потом вспомнил желудок, жуткие морды фагоцитов и решил, что нет, никогда. «Вот выберемся с Пал Иванычем, найдем яблоко… — мечтал он. — Зеленое, большое… Хорошо бы дикое где-нибудь в лесу, на высокой ветке, чтоб его организм не съел… И заживем…»
Тоннель вдруг снова расширился.
— Слепая кишка, — мрачно сказал Пал Иваныч.
— А почему она слепая?
— А кто ж ее знает? Тут ослепнешь. Чувствуешь атмосферу-то? Сейчас в самые массы и попадем. Ты зажми нос.
— Да нет у меня носа, Пал Иваныч!
— Эх, все-таки хорошо вам, микробам…
Течение замедлялось, тоннель быстро заполнялся вязкой материей. Дышать было нечем. Пал Иваныч все тяжелее втягивал воздух и в конце концов стал задыхаться. Гриша чувствовал, как напрягаются кольца старого червяка, как все дрожит у него внутри. Грише стало страшно и обидно за учителя. Пережить конец света, потоп, ураганные ветры, отравляющие газы, землетрясение, адскую мясорубку желудка — и утонуть в фекальных массах? Какая судьба! И это судьба того, кто пять раз проходил через весь организм, кто прошел самого слона! Гриша чуть не плакал, глядя на своего друга, его мембрана едва не разрывалась от жалости.
— Держитесь, Пал Иваныч! Я с вами!
И в этот момент раздался взрыв, и в конце тоннеля блеснул яркий свет.
— Жопа! Жопа! — вскричал Пал Иваныч.
В Гришином лексиконе не было такого слова. Но он сразу понял: это слово значило «свобода». Так кричали древние воины, завидев море после долгого перехода по пустыне: «Таласса, таласса!» А матросы Колумба, намучившись в морях, тоже кричали, только наоборот: «Земля, земля!»
Воздушная струя понесла их на волю. Помятые, уставшие, но не побежденные и не переваренные, они были выброшены из кишечника навстречу новой жизни.
Барсучья нора
Митя Барсук был поэтом…
Но до чего все-таки обманчивы все эти слова: «поэт», «писатель», «писать» и им подобные. Скажешь «писатель» — и сразу видишь человека (а кстати, почему именно человека? есть много книг, написанных не иначе, как барсуками), который сидит за письменным столом, украшенным стаканом чая. Это писатель. Будучи писателем, он занят процессом письма. Он выписывает письменными принадлежностями письмена на писчей бумаге. Работает не отрываясь, иногда только морщит лоб, подносит к нему перо и задумывается. Закончив поэму или там сказку, отхлебывает остывшего чая. Потом перечитывает манускрипт и начинает переписывать набело.
Все в этой картинке неправда. На самом деле писатель, даже если он человек, не столько пишет, сколько мечется по своей норе, как сумасшедший барсук, и при этом бормочет себе под нос очень странные слова. Все писатели — скрытые барсуки. А поэты — явные, самые настоящие.
Поэт Митя был настоящий барсук.
Будучи настоящим, с хорошей родословной, барсуком, он всю жизнь прожил на одном месте. Meles-meles, как назвали эту славную полосатую зверюшку древнеримские барсуковеды, вообще самый оседлый народ. Многие барсучьи города возникли тысячи лет назад, и нынешнее поколение их жителей возлежит все в тех же комфортабельных норах, что и их предки, современники Будды. А отчего бы им не возлежать? Врагов среди зверей у них почти нет, а царь природы — человек с ружьем — при слове «барсук» только кривит свой мужественный рот. И его можно понять: барсук, двоюродный дядя скунса, имеет с тыла такие две железы, от которых трудно не скривиться. И если бы не вредный предрассудок насчет барсучьего сала, которое якобы помогает при болезнях легких, да не подлый обычай чистить сапоги щетками из барсучьего меха, то мелеса-мелеса все бы давно оставили в покое.