И вовремя! Ибо на небесах неистовствовал древнейший природный зов!
Раньше сонмы светил совершали свое движение в безмолвной гармонии, в неспешном хороводе, благоуханные дуновения тихо реяли в немых рощах, теперь же в эмпиреях носились неукротимые смерчи и вихри, свистя, завывая и грохоча совершенно по-земному, звезды срывались с привязи, а месяц в хмельном угаре вышел не в свой черед перед солнцем, которое метало протуберанцы и колесом счастья вертелось вокруг оси мироздания.
Даже апостол Петр не утерпел, прибежал на шум из людского рая и, словно назло своему прошлому, разразился пронзительным астрально-символическим «Ку-ка-ре-ку!». Вот что стряслось в царствии небесном по милости славной Курочки Несушки-Хлопотушки с её вечным зовом! Тут Господь Бог-Отец молнией ринулся в свое царство. С первого же взгляда распознал он в Курочке источник зла, плазмодий заразы, поразившей небеса. Пускай он и мощный, и Библией признан, инстинкт этот материнский, но на небесах должно царить мужское начало — он, Отец?
А славная Курочка Несушка-Хлопотушка стояла среди буйных хлябей небесных и, точно несметным оркестром, дирижировала полчищами призрачных музыкантов с помощью искусства материнской заботы. И тут Бог-Отец неотвратимо ухватил самую её суть. Гори огнем! И вспыхнувшее в его руках ядро метнул он сквозь эмпиреи, облака, хляби, тучи — прямо на землю!
Словно по мановению волшебства, замерло движение призраков. И вот уже в прежней, ничем не нарушаемой гармонии витают души. И славная Курочка Несушка-Хлопотушка стала теперь одной из множества таких же душ.
Но то пылающее и непокорное зерно, павшее с небес, было не что иное, как тот самый природный зов, древнейший инстинкт, о котором и был наш рассказ. Покинув славную Курочку-Несушку, странствует он по белу свету, появляется то здесь, то там, всем желанный, всюду восхваляемый, исполненный бессмертной силы.
ПРО ЭЛЬЗУ, КОТОРАЯ НЕ УМЕЛА ПЛАКАТЬ, И ЧЕЛОВЕЧКА РАСКИНАКСА
В одном большом каменном городе жила-была девушка Эльза… Нет, не так. Жил да был большой-пребольшой волк, и была у него шерсть такая черная, что куда бы он ни пришел, там сразу наступала непроглядная черная ночь. — В самый светлый солнечный день, стоило только волку появиться, и кругом делалось темным-темно, птички в лесу умолкали и ложились спать, цветы закрывались, зайцы прятались в норки, и только важные совы хлопали глазами и бесшумно вылетали из гнезд. А громадный черный волк грузно шагал в потемках, свесив до земли уши. Кстати, это его вторая особенность. Волк очень-очень опускал свои длинные-предлинные уши, так что их концы волочились за ним сзади, где уже опять было светло, и маленькие глупые зайчишки принимались жевать волчьи уши, думая, что это кислая капуста. При желании волк мог бы и навострить свои черные уши, как положено порядочным волкам в ночную пору. Но тогда он, пожалуй, проткнул бы этими длинными ушами солнце или сбил аэроплан, и вообще надо было, чтобы уши у него были висячие, потому что он ворчал страшным голосом: