Я был вне себя от этих звуков, проникавших прямо в сердце. Мой сокол, как только зазвучали первые строфы, испугался, взвился в небо с пронзительным криком и не вернулся ко мне.
Я же не мог устоять перед песней валторн и пошел вслед за ней, растерянный и смущенный; песня то звучала вдали, то слышалась совсем рядом.
И вот я вышел из леса и увидел белый замок на горе передо мной. Рядом с замком, с вершины и до кромки леса, сиял чудесный сад яркими красками, окружая замок волшебным кольцом. Все деревья и кусты, ярче, чем обычно, раскрашенные осенью, были пурпурными, золотистыми и огненными; высокие астры, эти последние созвездия уходящего лета, излучали там разноцветные мерцания. Заходящее солнце бросало свои лучи на прелестные газоны, фонтаны и окна дворца, ослепительно блестевшие.
Я заметил, что звуки валторн, которые я раньше услышал, доносились из сада, и среди этого сияния под дикими виноградными лозами я увидел, испугавшись, барышню, ту, которой были заняты все мои мысли; прогуливаясь, она сама пела. Увидев меня, она замолчала. Красивые мальчики в шелковых одеждах поспешили ко мне и увели моего коня.
Я летел через изящно позолоченные ворота на террасу в саду, где стояла моя возлюбленная, и, ошеломленный такой красотой, опустился перед ней на колени. На ней было темно-красное платье: длинная вуаль, прозрачная, как летние паутинки осенью, овевала золотые локоны, скрепленные надо лбом великолепной астрой из сверкающих драгоценных камней.
Ласково она подняла меня с колен и трогательным голосом, как бы надломленным от любви и страдания, произнесла: «Прекрасный и несчастный юноша, как я тебя люблю! Я люблю тебя уже давно, и, когда осень начинает свои таинственные праздники, с каждым годом пробуждаются мои чувства с новой неодолимой силой. Несчастный! Как ты попал в круг моих звуков? Оставь меня и беги!»
Меня потрясли её слова, и я заклинал её всё рассказать и объясниться. Но она не отвечала, и в молчании шли мы рядом друг с другом через сад.
Наступил вечер. Некое странное величие исходило от всей её фигуры.
«Ну так знай, — сказала она, — твой друг детства, который сегодня распрощался с тобой, — предатель. Меня вынудили стать его невестой. Дикая ревность помешала ему открыть тебе свою любовь. Он не уехал в Палестину, он приедет завтра, чтобы увезти меня и в отдаленном замке спрятать от всех человеческих взоров.
Теперь я должна уйти. Мы не увидимся больше никогда, если он не умрет».
С этими словами она запечатлела поцелуй на моих губах и исчезла в темных аллеях. В моих глазах искрился холодным сиянием, удаляясь, её бриллиант, а поцелуй горел в крови, вызывая наслаждение, смешанное с ужасом.
Я вспоминал, устрашенный, темные слова, которыми, прощаясь, она отравила мою здоровую кровь, и долго в размышлениях бродил по пустынным аллеям. Наконец, измученный, прилег я на каменные ступени перед дворцовыми воротами замка, вдали ещё звучали валторны, и я задремал, предаваясь странным мыслям.
Когда я проснулся, было уже светлое утро. Все двери и окна замка были закрыты, сад и окрестности — пустынны и тихи. В этом одиночестве снова возник в моем сердце образ возлюбленной и всё колдовство вчерашнего вечера, расцвеченное прекрасными утренними лучами, и я пребывал в блаженстве, снова чувствуя себя любимым. Правда, мне вспоминались и те темные слова, и тогда мне хотелось бежать вдаль от этих мест; но поцелуй ещё горел на моих губах, у меня не было сил удалиться.
В воздухе веял теплый, почти душный ветер, как будто бы ещё раз вернулось лето. Я бродил в ближнем лесу, чтобы развлечься охотой. На верхушке одного дерева я увидел птицу с таким красивым оперением, какого я ещё никогда не встречал. Я натянул лук, чтобы подстрелить птицу, но она быстро перелетела на другое дерево. Я пошел за прекрасной птицей вслед, но она перелетала с верхушки на верхушку, и её светло-золотые крылья красиво блестели в солнечных лучах.
Так я попал в узкую долину, окруженную высокими скалами. Здесь не было ветра, всё зеленело и цвело, как летом. В глубине долины слышалось чудесное пение. Удивленно раздвинул я ветви густого кустарника, у которого я стоял, — и мои глаза почти закрылись, опьяненные и ослепленные чудом, открывшимся мне.