Скалистые отроги гор близ Кабула вонзаются в зелень долин, бамбуковые заросли встают дыбом от страха, а над болотами лениво витают белоглазые демоны лихорадки, при каждом вздохе исторгая тучи ядовитой мошкары.
Овечье стадо в молчании и страхе шло ущельем. За каждой скалой — смертельная опасность.
И вдруг воздух содрогнулся от жуткого глухого рева — вне себя от ужаса овцы бросились бежать.
Огромная тень метнулась из-за ближней скалы — прямо на господина Смушку, который шел последним.
Могучий старый лев!
Господин Смушка, без всякого сомнения, погиб бы, но в этот миг произошло нечто совершенно непредвиденное. В веночке из маргариток, с букетиком георгинов за ухом, мимо галопом промчался Алоис, заливисто блея: «Бе-е, бе-е!»
Словно молния ударила тут в землю — старый лев застыл на месте и в безмерном изумлении уставился вслед беглецу.
Долго не мог он издать ни звука, а когда наконец свирепо зарычал, Алоис был уже далеко и в ответ снова проблеял: «Бе-е, бе-е!»
Битый час простоял старик, погруженный в глубокое раздумье: всё, что когда-либо доводилось ему слышать или читать о разнообразных обманах чувств, перебирал он в своей памяти.
Но тщетно!
Холодная ночь спускается в Пенджабе на землю во мгновение ока. Зябко поеживаясь, старик застегнулся на все пуговицы и побрел в свое логовище.
Но сон бежал от него, и когда в облаках зеленым огнем разгорелся гигантский кошачий глаз полной луны, лев встал и пустился вдогонку за стадом.
Лишь на рассвете нашел он Алоиса: тот, по-прежнему с цветочками в гриве, сладко спал под кустиком.
Лев положил ему лапу на грудь, и Алоис вскочил с испуганным «бе-е».
— Сударь! Оставьте же наконец это ваше «бе-бе»! С ума вы сошли? Да что ж это делается, господи боже, ведь вы лев!
— Прошу прощенья, мне очень жаль, но вы заблуждаетесь, — несмело отвечал Алоис. — Я барашек.
Старого льва так и затрясло от ярости.
— Вы что, потешаться надо мной вздумали?! Всяких там бяшек — на здоровье, можете морочить, сколько вам угодно…
Алоис прижал лапу к сердцу и, устремив на льва ясный, открытый взор, сказал с подкупающей искренностью:
— Слово чести, я баран!
Тут старик ужаснулся, как низко пал его соплеменник, и велел Алоису рассказать о себе.
— Всё это, — резюмировал он, выслушав историю Алоиса, — весьма загадочно и совершенно непонятно, но то, что вы лев, а никакая не овечка — это точно. Если вы, черт возьми, мне не верите, то извольте сравнить ваше и мое отражения вот здесь, в пруду. И давно уже пора вам научиться рычать подобающим образом, смотрите, вот так: р-р-р-р-р! — Он так зарычал, что вода в пруду подернулась рябью и стала похожа на наждачную бумагу. — Ну-ка попробуем! Смелей, это совсем не трудно!
— Р-р… — робко начал Алоис, но сразу же поперхнулся и закашлялся.
Старый лев нетерпеливо поглядел на небо:
— Ну вот что, учитесь, упражняйтесь теперь самостоятельно, а мне пора домой.
Он посмотрел на часы:
— Ах, черт! Уже полпятого! Ну, мое почтение! — Лев помахал лапой и поспешно скрылся из виду.
Алоис стоял как громом пораженный. Значит, вот оно что! Ведь совсем недавно он окончил гимназию, где ему, можно сказать, как дважды два доказали, что он баран, а теперь!.. Именно теперь, когда он избрал поприще служения Мельпомене! А как же… как же Схоластика? Он даже заплакал: «О, Схоластика!»
Ведь они уже обо всём условились — как он придет к её папеньке и маменьке и прочее…
И матушка Бовис говорила ему на днях: «Смотри, сынок, будь пообходительней со старым Смушкой, ведь у него денег куры не клюют. Такого тестя тебе и надобно, при твоем-то богатырском аппетите!»
События недавнего прошлого проносились перед духовным взором Алоиса. Вот однажды на прогулке он рассыпался в комплиментах перед господином Смушкой, превознося его цветущий вид и богатство:
— Как я слыхал, вы, ваша милость, являетесь владельцем замечательного предприятия по сбыту бараньих голяшек, и оно, как говорят, положило основу вашему состоянию?
— Ну, торговал я этим товаром, — ответил Смушка довольно неохотно и подозрительно покосился на Алоиса.
«Наверное, я глупость тогда сморозил, — подумал Алоис, — но ведь всё же говорят…»
Какой-то шум отвлек его от воспоминаний. Значит, всему, всему теперь конец! Уткнув голову в лапы, Алоис заплакал, и плакал он долго и горько.
День и ночь миновали, и вот наконец ему удалось побороть себя.
Осунувшийся от бессонницы, с глубокими тенями под глазами, предстал он перед овечьим стадом, величественно развернул плечи и издал грозный рык: