Европеец, который до сих пор глядел гордецом, постепенно начинал испытывать смущение от этого почтительного любопытства.
— Я не виноват, — нерешительно начал он, — что вы всё время понимаете меня превратно! Я не говорил, что знаю тайну счастья. Я только сказал, что мое сознание трудится над проблемами, разрешение которых будет способствовать человеческому счастью. Путь к нему долог, и ни вы, ни я не увидим конца этого пути. Еще многие поколения будут ломать себе голову над этими тяжелыми вопросами!
Люди нерешительно стояли вокруг и смотрели на него недоверчиво. Что говорит этот человек? Даже Ной глядел в сторону, морща лоб.
Индус улыбался китайцу, и пока все смущенно молчали, китаец заговорил примирительно:
— Дорогие братья, наш белый сородич — шутник. Он хочет нам втолковать, что в голове у него происходит работа, результат которой, может быть, когда-нибудь увидят правнуки наших правнуков, а может быть, и не увидят. Я предлагаю признать его шутником. Он говорит такое, чего мы толком понять не можем. Но сдается, что если бы наконец поняли, то от души посмеялись бы. Разве не так? Ну так слава нашему шутнику!
Почти все согласились с китайцем и были рады, что эта темная история закончилась. Но некоторые не сумели скрыть своего разочарования и раздражения. Так европеец и остался в полном одиночестве, никто не сказал ему доброго слова.
Ну а негр в сопровождении эскимоса, индейца и малайца пришел под вечер к патриарху и молвил так:
— Почтенный отец, мы хотим тебя спросить. Этот белый парень, который сегодня потешался над нами, он нам не нравится. Подумай только, все звери — медведь и блоха, фазан и навозный жук — и мы, люди, каждый показал, чем он восхваляет бога и поддерживает свою жизнь, возвышает её и украшает. Мы видели многие искусства, и удивительные, и смешные, но всякая, пусть даже самая малая, тварь всё же смогла показать что-то хорошее, приятное, и только у этого бледного малого, которого мы выловили под конец, не нашлось ничего стоящего, кроме странных, чванливых слов, намеков и шуток, которых никто не понимает и которые никому не могут принести радости. Поэтому мы спрашиваем тебя, дорогой отец, справедливо ли, чтобы такое существо способствовало возникновению новой жизни на нашей доброй земле?
Не принесет ли это вреда? Ты только взгляни на него! Глаза его полны печали, лоб изборожден морщинами, руки бледны и слабы, лицо грустно и недобро, он не излучает радости. Слов нет, с ним что-то неладно! Бог знает, кто подсунул этого парня в наш ковчег!
Древний праотец поднял светлые глаза и с улыбкой глянул на явившихся к нему с вопросами.
— Дети мои, — сказал он тихо и так мягко, что лица их сразу просветлели, — дорогие дети мои! Вы правы и не правы в речах своих. Господь даровал ответ, прежде чем вы задали свой вопрос. Я согласен с вами: человек из воюющей страны — не очень приятный гость, и не всем понятно, зачем нужны такие чудаки. Но господь, который некогда сотворил этот вид, конечно, знает, для чего он это сделал. Всем вам надо многое простить белым людям, это они искалечили нашу бедную землю и снова довели её до Страшного суда. Но смотрите, господь дал знак, показал нам, что он надумал сделать с белым человеком.
У всех вас — у тебя, негр, и у тебя, эскимос, — есть любимые жены для той новой жизни на земле, которую мы скоро начнем: у тебя — твоя негритянка, а эскимоска — у тебя. И только человек из Европы один. Меня это долго печалило, но теперь, мне кажется, я знаю, в чём дело. Этот человек сохранен для нас как предупреждение, как предостережение, а может быть, как призрак былого. А потомства у него не будет, если только он не растворится в потоке многоцветного человечества. Вашу жизнь на новой земле он не сможет испортить. Утешьтесь!
Опустилась ночь, а на следующее утро на востоке поднялась из воды невысокая острая вершина святой горы.
АЛЬФРЕД ДЁБЛИН
РЫЦАРЬ СИНЯЯ БОРОДА
За редким березовым леском, окаймлявшим город с севера, до самого моря тянулась холмистая равнина, кое-где покрытая кустарником и низкорослыми соснами.
От пролома в городской стене до берега моря было не более двух часов ходьбы, но дороги, что вела бы через равнину прямо к морю, не было; узкоколейка, подходившая к самой воде, делала большой крюк, оставляя далеко в стороне эту пустынную местность. В бесчисленных ложбинах стояло болото, черное и вязкое, словно клей. Здесь водились жабы да крысы; временами, словно проталкиваясь сквозь густой воздух, залетала сойка и, подхватив моллюска, улетала прочь.