— Я ваше Отечество, дорогие мои! — закричало оно и блаженно улыбнулось.
Но беспокойство в зале нарастало и нарастало, превращаясь в угрожающий гул, так что продолжать было уже невозможно.
— Что? Какое ещё Отечество, убирайся вон, оборванец! — приказал офицер напуганному Отечеству и дал ему пинка.
— Я явилось к вам в человеческом облике, чтобы посмотреть, кто меня больше всех любит! — закричало оно изо всех сил, но тумаки сыпались уже градом.
— Убирайся, кретин! Вон отсюда! Пошел вон, негодяй! — орали со всех сторон.
— Что? Ничего себе Отечество! Да на нем и целой рубашки нет! Что? Лупите, вздуйте его! — доносилось сквозь шум.
— Любить? Любить такого ублюдка? — ревели некоторые в ярости.
— Полицию? Полицию! Куда смотрит полиция! — кричали со всех сторон.
— Невесть откуда взялся и называет себя Отечеством, паршивый попрошайка! — орал кто-то во всю глотку, и все его поддержали.
— За дверь его! Вон! Долой! — не умолкало ни на минуту. — За дверь этого грязного нищего? Вон? За решетку бездельника!
Очнулось в кровь избитое и искалеченное Отечество на темной улице. Фонари погасли, ни одно окно не светилось, нигде не звучала музыка. Только вдалеке несколько пьяных голосов воинственно распевали: «Бо-оль в сердце мо-оё бьёт, с ме-чом в руке впе-еред, Отечество зовё-ёт, Отечество зовё-ёт».
С большим трудом поднялось Отечество и решило незаметно, ещё до рассвета, убраться из города. Оно помылось у ближайшего фонтана, боязливо прошмыгнуло мимо полицейских, стоявших там и тут, и добралось без происшествий до квартала, где стояли сплошь красивые дома. Уже наступило ясное утро, и Отечество быстро направилось к одному из них, принадлежащему фабриканту, который как раз появился в дверях.
— Я твое Отечество, — обратилось оно к человеку, который угрюмо смотрел на улицу. — У меня давно и маковой росинки во рту не было, дай мне чего-нибудь поесть и немного денег на пропитание.
Фабрикант наморщил сердито лоб, окинул просителя взглядом с головы до ног, ничего не сказал, позвал слугу и выбранил его:
— Иозеф, почему вас нет на месте, когда звонят? От нищих в последнее время просто деться некуда. Сторожите как следует дверь.
И сел он в ожидавший его автомобиль и поехал на фабрику, забыв и думать об Отечестве. Отечество мигом оказалось перед фабричными воротами и, когда фабрикант вышел из автомобиля, снова заговорило с ним:
— У тебя нет времени для меня? Я твое Отечество.
Тут фабрикант побагровел от злости и в ярости затопал обеими ногами.
— Подумаешь, Отечество! — заорал он. — Убирайся отсюда! Мне надо работать! Вон! Вон! — и хотел его оттолкнуть.
Однако Отечество и не подумало сдвинуться с места, а принялось убеждать фабриканта:
— Я твоя опора и надежа! Если меня не любить, плохо вам всем придется?
Но фабрикант высокомерно рассмеялся и пренебрежительно заявил:
— Скажите? Ты наша опора, ты? Мы твоя опора и надежа, глупец. И вообще: Отечество да Отечество! Как это понимать! Глупая болтовня! Здесь, — и он показал на свою огромную фабрику, — здесь мое отечество! И мне всё равно, стоит ли она на твоей земле или в другой стране! Убирайся! Убирайся наконец. У меня нет времени!
И пошел он с этими словами прочь. Но Отечество не пало духом. «Что ж, — сказало оно само себе, — не все люди такие жестокие!» Оно вышло из города и отправилось на поля к крестьянам, убиравшим урожай. Те, однако, перевели дух от работы и заворчали: «Ну и ну! Дожили, называется, нищие уже прямо в поле приходят».
— Я ваше Отечество, — успокоило их Отечество и посетовало на свои беды.
— Так-так, — сказали крестьяне и злорадно уставились на пришедшего. — Ты — Отечество? И ходишь эдаким бродягой? Нет-нет, нас ты не обманешь, драный бездельник. Нам ведь никто не помогает, убирайся к черту!
— Но, люди добрые, — удрученно вскричало Отечество, — урожай нынче богатый! Уделите и мне хоть немножко!
Теперь уже крестьяне пришли в ярость. Они подступили к Отечеству и закричали:
— Что? Что ты сказал? Отдать тебе часть? Урожай получает тот, кто больше всех платит, и баста? А теперь уходи, пока кости целы.
И опечалилось Отечество, и пошло прочь. Оно не отважилось уже зайти в ближайшую деревню, а направилось снова в город и возвратилось туда только поздним вечером. У решетчатых ворот роскошного особняка потянуло оно за колокольчик. Вышел слуга и строго спросил, что ему здесь надо.
— Я твое Отечество и твоего господина тоже. Впусти меня, слуга. Я хочу видеть твоего господина! — решительно вскричало Отечество и нажало на полуоткрытую створку ворот.