Крисчен: Большое спасибо, не помешало бы. Вы ирландец, мистер Вайн?
Вайн: (уходя в глубь кабинета)Моя мама оттуда. А отец из немцев. (Возвращаясь с рюмками.)С содовой?
Крисчен: Пожалуй.
Вайн: Ах, как вы это произнесли. Только одно слово. Насколько я могу судить по вашему произношению, вы интеллигентный человек, мистер Крисчен. Мне очень нравится ваше имя. Сам я не слишком образован. Начинал спекулянтом в Техасе, затем был управляющим нефтяным промыслом. Неправда ли, это по мне заметно? Я бросил школу в девять лет. Но мне всегда хотелось продолжать учиться. Только к тридцати годам я смог освоить школьную программу. Учился во время службы на флоте, а после демобилизации пошел на курсы при похоронном бюро. Там меня научили быть чутче к людям. Знаете, это облагораживает душу. Конечно, я приобрел и особое умение — искусство, так сказать. Вот когда ты чувствуешь, что можешь сделать добро для человека, который приходит к тебе от совершенной безнадеги. Попытаться хоть немного возродить несчастного к былой жизни. Уметь смягчить скорбь. Вы очень хороший человек, мистер Крисчен, с вами можно разговаривать. Вы относитесь к тому типу людей, которые на всё очень разумно реагируют, верно всё понимают. С вами можно говорить бесконечно. В моей практике я нередко сталкиваюсь с противоположным типом людей, — сказать честно, они просто изматывают душу. Не выношу притворщиков, хотя и вынужден работать с ними так же усердно, как и с вами. Ну (подливая в бокалы звенящего искрящегося виски),выпьем еще. Ваше здоровье.
Крисчен: Спасибо.
Вайн: Многие считают меня слишком откровенным, но я делаю свое дело недурно и с удовольствием, и поэтому люди доверяются мне, даже в таком огромном городе, как этот. Я открыл филиал моей фирмы в Вест Фифтис. Но предпочитаю работать здесь — там, где начинал. Две мои девчушки с тех пор выросли в хорошеньких невест. У меня вы встретите людей всех профессий, сословий, мировоззрений. Я немного философ и полагаю, что всё, что человеку суждено узнать, он узнает из общения с другими людьми. Именно поэтому я всю жизнь хотел учиться. Но так и ничего и не закончил. Особенно грустно, когда провожаешь в последний путь тех, кто имел высшее образование. Я научился определять человека по тому, как он держится на людях в вашей теперешней ситуации. Хорошо изучил я и вас. Парень из таможни сообщил мне по телефону, что вы настоящий джентльмен. Если вы не возражаете, я расскажу о моем заведении. Но если вам это скучно, скажите, я не обижусь.
Крисчен: Нет-нет, я не против.
Вайн: Вам, наверное, хотелось бы верить, что она сейчас там, где ей по-настоящему хорошо. У меня нынче мало работы, только двое похорон в филиале, хотя обычно в это время года забот полон рот. (Встает, начиная говорить воодушевлено и еще более откровенно.)Я не хотел бы, чтобы моя фирма возросла настолько, что потеряла бы живой и чуткий контакт с людьми. Люди здесь должны чувствовать себя как дома, где так же тепло и сердечно. В филиале обстановка совсем домашняя, здесь же еще нужно вложить немного средств для того же эффекта — в эту гостиную не должен доходить неоновый свет уличных реклам. Изумрудная гостиная должна действовать на человека как утешительная проповедь. Всё, что у несчастных людей накопилось за душой, должно рассеяться. Я люблю такие дома-проповеди. Я никогда не встречаю своих клиентов со скорбным лицом, я всегда улыбаюсь. Смерть — это примирение. Пауза для оставшихся жить. Вы должны меня понимать.
Крисчен: Да-да, я вас хорошо понимаю.
Вайн: Каждая гостиная в моем бюро имеет отдельную комнату для отдыха. И она всем приходится по сердцу. Не могу сказать, что комната воздействует на всех людей с одинаковой силой, но в любом случае она возбуждает в них высокие чувства. Вы, надеюсь, заметили, каким образом я использую зеленый свет, какое мягкое сияние исходит от стен — я специально подобрал такую расцветку, чтобы люди ощутили душевную теплоту и покой. Такой гаммы вы больше нигде в Нью-Йорке не увидите. Вам не скучно?
Крисчен: Нет. Говорите, пожалуйста.
Вайн: Через несколько лет я намереваюсь открыть еще одно отделение, теперь уже за городом. У большинства людей загородная, окраинная жизнь ассоциируется с тишиной и покоем. Я надеюсь, вы заметили, что при входе в эту гостиную висит картина. «Лес в лучах зимнего солнца». Как-то раз я взглянул на нее, и мне в голову пришла идея. Ситуация, когда люди, чтобы оплакать близкого им человека, заходят в контору прямо с шумных улиц, вовсе не способствует их душевному покою. (Грохот проезжающего поезда.)Вы слышите, как гремит надземка? Кажется, будто она сейчас снесет нас. А почему бы и нет? Разве мы застрахованы от того, что гигантская транспортная катастрофа в Нью-Йорке не погребет нас под собой? Впрочем, это глупость, выбросьте это из головы. Я привык к шуму. У меня здесь есть часовенка. Она круглая, как наш мир, и окрашена в зеленый цвет — мой стиль, как вы уже успели заметить. Мне хотелось бы, чтобы всё мое заведение было этакой экспериментальной мастерской, меняющейся по мере моего проникновения в тайны человеческого горя.
Крисчен: Всё это очень мило.
Вайн: Спасибо, что одобряете. Я польщен. Надеюсь, вы останетесь довольны моей работой. Мне хочется, чтобы люди здесь чувствовали себя спокойно. Вы можете довериться мне, и, ручаюсь, я заслужу ваше уважение. Быть рядом с вами и помогать вам в вашей ситуации — это своего рода счастье. Я уже сталкивался с людьми, похожими на вас. А я никогда не ошибаюсь в людях. И знаю, что такое настоящие слезы — они никогда не стекают по щекам. А это (оглядывая гостиную, сентиментально)та самая комната, в которой я обслуживал самых первых своих клиентов. Двух-трех первых… Мистера Сэлка, директора фабрики, например. Ко мне с самого начала потянулись привилегированные клиенты. Я на проводах, когда тело покоится в гостиной, всегда зажигаю свечу в зеленой лампадке. Это придает религиозный смысл всему происходящему.
Крисчен: Да, вы правы.
Вайн: (дотрагиваясь до локтя Крисчена)Сейчас вам лучше пойти домой. Успокоиться и предоставить все хлопоты мне. Хорошенько выспитесь. Сон сжигает время, а время — сейчас ваш лучший врач и друг. Помните, что я здесь и всегда готов прийти вам на помощь. Машина будет у вас утром. (Свет постепенно гаснет. Негромко звучит вторая часть пятого концерта для фортепиано Бетховена. Рукопожатие. Вайн протягивает Крисчену счет.)Возьмите. Спокойной ночи, мистер Крисчен.
Крисчен: (уходя)Спокойной ночи.
Грохот надземки. Наступает ночь. Глубокая темнота. Светлеет. Зеленый колеблющийся свет освещает открытый гроб Элен. Профиль ее бледного лица. Входит Элейн Маск, дотрагивается до гроба, смотрит на Элен. Склоняется, поправляет цветочную гирлянду. Услышав шаги, поворачивается к двери. Входит Корнелий Крисчен.
Маск:Мистер Крисчен?
Крисчен: Да.
Маск: Элейн Маск, я работаю у мистера Вайна. Могу я взять ваше пальто?
Крисчен: Спасибо, не стоит. Я на минутку.
Маск: Мы еще не включили музыку. Но я скажу мистеру Вайну, что вы уже здесь.
Крисченоглядывает комнату. Снимает перчатки. Элейн Маск наблюдает за ним. Крисчен поворачивается к ней. Маск вежливо удаляется. Крисчен садится у стены. Локти медленно опускаются на колени. Ладони обхватывают низко опущенную голову.
Крисчен: Элен, ты не должна лежать здесь. Я поступил с ней как с последней нищей. Ей нужны огромные пространства, широкие луга. Эта сверкающая мишура невыносима. Точно пирог с персиками, поданный к столу румяным кулинаром. Элен — не персиковый пирог. Она — моя. Ее надо унести отсюда. Поскорее. Туда, где она станет ближе ко мне. Мои мысли текут очень вяло. Хочу снова прогуляться с тобой по палубе корабля, чтобы не чувствовать на себе изучающих глаз и шепота за спиной, везде, где бы я ни проходил. Наш столик в самом центре столовой. В тот день Элен села за него и заложила за рукав заплаканный розовый платок, а крошечные жемчужные слезы всё еще катились по твоим щекам — и для окружавших нас людей это зрелище было праздником для их жадного любопытства. С тех пор больше никто не видел моей Элен. Они, правда, додумались до того, что после твоей смерти подходили к двери моей комнаты и прислушивались, плачу я или нет. Стюард отказался омыть твое тело. Он просунул свое смуглое лицо в дверь и затем тихо исчез, как только увидел меня распростертым на койке. Он захлопнул дверь перед твоим лицом. Мы оба беспомощны, ничто… не способны сделать, ничего… не способны сказать. Я держал три доллара в кулаке и следил, как его смуглая рука инстинктивно и боязливо тянулась к моей, — я отдал деньги и закрыл дверь. Официант, будто нарочно кормивший нас всем тем, чего мы на дух не переносили, пришел на второй день после смерти и спросил, будет ли есть моя жена — я ответил, что нет. В обед он долго извинялся, что, дескать, не знал, и ему только что сказал об этом разносчик вина — правда, позже он поднес мне к обеду сёмгу. Он вертелся вокруг меня до последнего блюда, явно намекая на дополнительные чаевые, и даже учтиво спросил, не эмигрирую ли я. Я вышел на палубу и долго смотрел на странный плоский берег сквозь свои хрупкие белые пальцы, закрывавшие лицо от слез. В совершенном бессилии я сидел в нашей комнате, Элен, где ты оставила свою душу. Рядом с тобой… и без тебя. (Подымаясь.)Надо закрыть гроб. Забить. Забить.