Джон сказал это только по-английски.
– А мы, вообще-то, – Саша всё не мог подобрать правильного слова, – мы внизу или, – он посмотрел на треснувший потолок, – или всё же…
Джон грустно вздохнул и посмотрел на Сашу:
– Трудно сказать, это ты сам должен решить…
Кухню опять тряхнуло, причём значительно сильнее, чем в первый раз, еле удержали бидон на столе.
Когда всё утихомирилось, Саша, спросил:
– Ну, а что сейчас, в смысле – ты и Джорж?
– Знаешь, Саш, я сейчас больше с Виктором работаю, он очень серьёзный музыкант, быть может, самый серьёзный из всех в вашей питерской тусовке… А Джорж, – Джон вздохнул, – он не простой человек, он больше сам по себе, но отношения у нас очень хорошие… впрочем, ты сам скоро всё увидишь и поймёшь.
– Я понимаю, он человек религиозный, а ты – нет. Хотя, знаешь, я всё время слушаю «Имэджн», помнишь там – «Нет ада под нами, и над нами только небеса, нет религий…» – вроде всё антирелигиозное, но, ты знаешь, более религиозной музыки на земле я не слышал.
– Саш, вся музыка религиозная в той или иной мере…
– Это да, но у тебя она – чисто религиозная. Вообще-то, я в Бога не верю.
– Саш, я тоже не верю, слово «верю» не очень подходящее, я о Боге всё время думаю, иногда мы даже разговариваем.
Тут кухню стало трясти так, что Саша подумал – она провалится в тартарары, но как-то само собой всё прекратилось…
– Саш, что-то тебя очень сильно трясёт, нам нужно сделать «Земляничные Поляны», – Джон сказал это по-английски: – We need to do Strawberry Fields now, иначе – так и будет трясти.
– В смысле – вместе? – обалдел Саша.
– Ну конечно – Джон повернулся к батарее, вынул оттуда бледно-розовый «Гиббсон» и осторожно передал инструмент Саше.
Саша взял гитару как ребёнка:
– Знаешь, Джон, я ведь, как в Нью-Йорк приехал, всё мечтал вот о ней, но всё как-то не получалось: сначала денег не было, потом – машина, дом… Я даже ни на один концерт не сходил, наверное, это и есть мой грех, наверное, поэтому и трясёт… Да какой я, к чёрту, музыкант – такой же, как и программист…
– Саш, ты на комплименты напрашиваешься? – Джон дружески похлопал его по плечу – Да мы тут все в восемьдесят восьмом на ваш концерт с Курёхиным смотрели…
Саша печально улыбнулся:
– Может, я зря из музыки ушёл…
– Из музыки невозможно уйти, – Джон достал второй «Гиббсон» для себя – давай, Саш, а то сейчас всё посыплется.
Действительно, кухню ещё раз мощно тряхануло. Когда всё успокоилось, откуда-то извне началось вступление к «Земляничным Полянам», и Саша почувствовал, что где-то внутри него зазвучало. Нет, он не пел, просто это зазвучало:
Джон стоял рядом с ним, и Саша чувствовал, что с ним происходит то же самое.
Когда вступил бас, Саша увидел, что там за окном, за которым шёл идиотский питерский снег, что-то изменилось. Посередине белёсого безобразия появились некие розовые пятна. Когда их стало больше, Саша понял – это розовые ягоды, падающие с неба. Он также понял, что питерский снег – это и есть Strawberry Fields Forever. Каким-то непостижимым образом ягоды стали проходить сквозь Сашину кухню и медленно покрывать всё пространство вокруг него и Джона. Кухня при этом сотрясалась и разваливалась на куски, но ни Сашу, ни Джона это уже не волновало.
«Вот как тут всё устроено», – внимал происходящему Саша, и бледно-розовый «Гиббсон» приятно согревал ему пальцы.
Теперь уже не было никакой кухни, коридора и велосипеда – только Саша, Джон и два их «Гиббсон», всё это перевалило на третий куплет. Ягоды проходили уже через них самих, и Саша понимал, что именно так сейчас и нужно, это называется – делать
Strawberry Fields Forever.
Всё шло как нельзя лучше, и четвёртый куплет, по идее, должен был длиться вечно, но Саша вдруг почувствовал боль в груди, потом – в плече, розовые ягоды постепенно стали бледнеть. Саша увидел испуганные глаза Джона, его виноватую улыбку, он уже не звучал внутри…
– Джон, Джон, я с тобой, – успел только сказать Саша и внезапно, как в фильме ужасов, оказался на полу манхэттенского кубика. На него смотрели весёлые, злые глаза чёрного санитара.