Миру разбудил звонок в дверь.
— Не спишь? — склонилась над ней мать. — Совсем разболелась, девочка моя? Фашист тебя заразил…
— Никто меня не заразил, я простудилась в электричке.
— Телеграмма пришла от него, поганца. Никак тебя в покое не оставит. Вот, читай.
«Немедленно подключи мобильник», — было написано в телеграмме.
— Разбежалась… — ответила Мира. — Видишь, как ты мужика запугала! Боится звонить в твою квартиру.
— Мира, может, тебе лучше вернуться в Париж, показаться своему врачу? Пусть он обследует тебя. Или сходи в нашу клинику.
— Уеду я, не волнуйся, — огрызнулась Мира и отвернулась к стене.
Расстроенная Клавдия ушла на кухню, но вместо чая с медом принесла дочери телефон.
— Уже звонит сюда, — сообщила она. — Злой как черт! Я не хочу с ним общаться!
— Скажи, что меня нет дома.
— Сама скажи…
— По-русски скажи, если не хочешь позориться. Он поймет.
Клавдия уединилась с телефоном на кухне, но вскоре вернулась.
— Ругается, — сообщила обескураженная женщина. — Мира, поговори с ним сама. Он меня по-русски ругает.
— Ты не знаешь, куда по-русски послать?
— Дочка, — изможденная Клавдия присела на кровать. — Телефон на кухне. Он, наверно, прозвонил состояние.
— Положи трубку…
— Что толку? Он звонит и звонит. Может, он тоже болен?
— С каких пор ты жалеешь фашистов? — рассердилась Мира и пошла к телефону. — Ну? — спросила она телефонную трубку.
— Сейчас же собирайся, — рявкнул Хант. — Жду тебя в Люксембурге! За тобой уже едет машина!
— В Люксембурге пожар?
— Узнаешь.
— Ханни, ты все еще в Люксембурге? Что случилось?
— Я сказал, собирай барахло и тащи свою задницу в аэропорт. Я кое-что решил насчет тебя. Ты знаешь, как тяжело я принимаю решения! Еще не поздно передумать.
— Не может быть! — воскликнула Мира. — Неужто для меня нашлась роль?
— Я сказал, собирайся и не забудь поцеловать мамочку на прощанье.
Клавдия Виноградова в спешке паковала чемодан и поглядывала в окно.
— Вот как… пальцем тебя поманил и бежишь, — причитала она. — Больная бежишь, мать бросаешь…
— Если он нашел деньги, надо снимать, пока не ушла натура, — объяснила дочь. — Он не успеет найди другого ассистента. Там сложный сценарий…
— Знаю я этот сценарий. Ох, как знаю. Роль, небось, обещал и опять обманет. Мира, если бы он стремился сделать тебя актрисой, давно бы нашел подходящую роль. Он использует тебя, девочка.
— А я его, — согласилась Мира, — и попрошу нам не мешать друг друга использовать.
— Откуда же он взял деньги вот так вдруг?
— Ограбил Люксембургский банк. Если он торчал там все это время, наверняка пил с банкиром.
— Мира, таким людям верить нельзя! Ты посмотри в его глазенки бесстыжие! Разве это человек, которому можно верить? Разве такой мужчина должен быть рядом с тобой в жизни и в работе?
— Мне все равно придется с ним встретиться, — ответила Мира. — Не сейчас так позже.
Мира чуяла подвох и без материнских слез. Люксембург не то место, где Ханта окрыляло вдохновение. Там он, как правило, получал по шее за пущенный на ветер бюджет картины. Если Хант принял решение относительно будущего своей подруги, речь, скорее всего, пойдет о новой редакции завещания.
«Что-то произошло, — пугала себя Мира. — Неужели действительно роль?» Главная роль в картине предназначалась для сестры Даниеля, которая была профессиональной актрисой и подчинялась Ханту беспрекословно, потому что была влюблена в него, как Мира в юные годы. «Или поругался с Даниелем? — осенило женщину. — Неужто Даниель его бросил?» — Мира не знала, стоит ли радоваться. Когда-нибудь это должно было произойти. Когда-нибудь старый придурок должен был остаться наедине со своими проблемами и комплексами. Когда-нибудь он должен был нарваться на новую Франческу, которая вынесет из его квартиры остатки имущества, и заставит опять надеть эсэсовский мундир, чтобы заработать на жизнь.
— Храни тебя Бог, — сказала Клавдия, прощаясь с дочерью.
— Ты чего? — удивилась Мира.
— Ничего. Я всегда молюсь, когда сажаю тебя в самолет. Молюсь, чтобы увидеть снова.
Тревожно стало Мире после прощания с матерью. Она представила себе сценарий авиакатастрофы и отвлеклась от Люксембургских загадок. «Вот она, моя роль… — догадалась Мира, — заставить безбожника поверить в судьбу и смириться». В жизни Ханни было три пророчества, но только одно сбылось: он прославился-таки на весь мир, его лицо стало узнаваемым, личность обсуждаемой, фамилия — часто произносимой. Со вторым пророчеством дело обстояло хуже: «С той минуты, когда алые цветы лягут перед тобой на черную землю, — предупредила гадалка, — никогда не садись в самолет. Смерть будет ждать тебя в небе до тех пор, пока близкий человек не сядет в самолет с твоим билетом и не заберет проклятье с собой на тот свет». Хант обожал летать, но и предупреждением пренебрегать не стал. Он исключил из своей жизни провожающих с цветами, летал часто, охотно, но никогда не позволял близким использовать свой билет. Если поездка отменялась, он даже не сдавал билет в кассу, просто рвал его и выбрасывал в урну. Со временем это стало забавным ритуалом, о происхождении которого никто не знал. Только однажды в пьяном откровении он признался Мирей, что до смерти боится красных цветов, что половину своих картин он не снял, потому что съемки требовали перелетов; половину друзей растерял на разных континентах по той же причине; но главное дерьмо его жизни приключилось на Мальорке. Трусишка отказался от прогулки над Балеарскими островами только потому, что на клумбе аэропорта цвела какая-то алая дрянь и одурманивающе пахла. Такого позора Хант не смог себе простить никогда.