Незаметно закончился день. Сначала вернулись Лео с Розалией Львовной, потом Натан Валерьянович привез домой студентку с охапкой книжек. Приехал Эрнест и опять нахамил отцу, потому что весь день провел на кортах с французами, а преподаватель по математике напрасно ждал его для занятия. К полуночи явился с дежурства смертельно уставший Женя, но не смог уснуть.
— Оскар… — он еле слышно постукал коробкой тонометра по металлической двери лаборатории. — Не помешаю, если немного у тебя посижу? Как ты себя чувствуешь? Ты один?
— С кем я должен быть?
— Кто знает, с какими сущностями ты общаешься, — доктор проник в лабораторию, оставив в двери небольшую щель. — Конечно, это не мое дело, но, по-моему, Эрнест снова грызется с отцом. По-моему, даже матом. Господи, Боже мой! Этот мальчишка доказывает ученому человеку, что ему все равно, какие силы действуют на тело в свободном падении или что-то еще в этом роде.
— Они иногда занимаются физикой по ночам, не обращай внимания.
— Я бы не назвал это занятие физикой. Валерьяныча жалко. Орал бы на кого другого — я бы под этот ор спал, как труп в формалине. А теперь… возникает желание всыпать ему на правах старшего.
— Не вздумай.
— Ты считаешь?..
— Попадешь под форхенд — реанимация не успеет сюда приехать.
— Он у вас, вообще-то, нормальный или не очень?
— Оставь в покое парня. Он старается не сойти с ума.
— Хочу понять, что он за человек, и не могу понять…
— Он не человек, Женя. Он дехрональный мутант. Несчастное поколение, которому выпало перетащить человечество через критическую фазу и сохранить рассудок. Совершенно естественно, что ему наплевать на тела в свободном полете. Ему бы в этом полете самому не потерять голову. А физики этой цивилизации понадобятся потом, если конечно понадобятся…
— Скажи, пожалуйста, Оскар, мы все однажды сойдем с ума?
— Кто доживет.
— У нас в институте покончили собой семеро девиц в один день. Умер какой-то музыкант от цирроза печени, и они решили отправиться за ним следом. Но меня удивило не это. Меня удивило поведение людей на панихиде. Сначала они бились в истерике и произносили пустые слова. Потом… гробы не успели закрыть, все поскакали в лабораторию, делать ставки на мышиных бегах.
— Разве раньше они вели себя по-другому?
— Раньше… — Женя задумался, — я не обращал внимания, как они вели себя раньше. Знаешь, по Москве прокатилась волна самоубийств по поводу того музыканта, но мамаши продолжают отпускать детей в школу, а когда возвращаются с работы домой, знаешь, что делают? Ни за что не угадаешь. Они покупают газету, где публикуются списки самоубийц за истекшие сутки. Наверно, хотят знать, на сколько персон им ужин готовить.
— Женя, я не первый день на свете живу. Сыт по горло этими трогательными историями.
— И как ты до сих пор не сошел с ума?
— Я сумасшедшим родился. Спроси Учителя, за что меня ненавидит весь факультет.
— Уже спросил. Натан Валерьянович сказал насчет тебя умную вещь: тебя ненавидят люди с нереализованными амбициями. И я их хорошо понимаю. Скажи, пожалуйста, Оскар, на что мы будем похожи? Как мы будем выглядеть, когда программы, вбитые в нас, подвиснут в критической точке вашего первичного поля?
— Ты спрашиваешь, как будто я не раз это все пережил.
— Действительно, — согласился Женя. — Иногда мне кажется, что ты должен знать все. Наверно, мы слишком много стали от тебя требовать. И я туда же. Шел мерить тебе давление, а завел разговоры. Я подумал… Если выражаться языком Мирославы, то Автор просто потерял интерес к таким персонажам, как мы. Может новый романчик затеял, а мы теперь… вроде как недописанными получаемся. Оскар, если человеком никто не управляет свыше, он перестает быть разумным или, наоборот, в нем только начинает просыпаться разум?
— Зависит от самого человека.
— Мне кажется, от нас уже ничего не зависит. Всю жизнь боялся старческой немощи. Насмотрелся на соседей-старичков и понял, что хочу умереть молодым. Самое страшное человека ожидает тогда, когда он не может оценить степень своего безумства. Тебе кажется, что ты живешь правильно, и чем дальше впадаешь в маразм, тем больше уверен в своей правоте. Но если мы все одновременно двинемся крышей, над нами даже некому будет смеяться.
— Женя, очнись. Мы давно уже двинулись.
— Мне казалось, что самый двинутый из всех нас — Эрнест. А ты говоришь, он единственный, кто сохранил рассудок.
— Я говорю: оставь крошку-графа в покое. У ребенка должно быть детство.
— Но, я извиняюсь, ребенок выше папы ростом.