Она хватается за засов и тянет изо всех сил.
- Можно выходить, - говорит она темноте. - Вы - мой самый лучший друг, мистер лепрекон. Мне даже не надо пока третьего желания.
Мистер Донахью стоит на крыльце и смотрит, как Эвис-Мевис бежит домой. Она крепко сжимает десять долларов в кулаке. Завтра она пойдёт в лавку!
- Я никому не друг, - говорит мистер Донахью.
Вечером отец увидит деньги, даст Эвис-Мевис затрещину и заберет их. Он пойдёт в хижину у пруда, где Чарли Нокс продаёт свой самогон и заводит пластинки. Поздно ночью он выйдет оттуда и ему почудится, что вместо луны на воде рассыпаны монеты. В пруду его утром и найдут.
Троих детей сразу взять никто не захочет. Эвис-Мевис дамы из Комитета определят в помощницы портнихе за еду и жилье. Дэнни усыновит какой-то проезжий фермер и увезет далеко-далеко, а Тима отправят по железной дороге в приют.
Мистер Донахью смотрит, как Эвис-Мевис бежит домой, а вокруг неё вьется радость, такая же нескладная, как она сама. Он ругается сквозь зубы.
На собрание дам из Комитета, посвящённое помощи детям утонувшего Гарри Саймонсена, придёт вдова Гиббонс и скажет, что разлучать семью грешно. Она сурова, но заберёт к себе и Эвис-Мевис и Тима с Мэттом. Что там будет дальше - никто не знает. На большее у него и сил не хватит.
Стемнело, на дороге уже не видно следов Эвис-Мевис. Мистер Донахью ждёт. Над лесом вспыхивает радуга, видимая только ему. Он пока не знает, где она заканчивается, но нужно ему именно туда.
Завтра мистер Донахью насовсем уедет из города. Он надеется, что они с Эвис-Мевис больше никогда не встретятся. Он знает, что ошибается. Третье желание ждёт его.
***
- Это случилось, Беттани, когда у твоего дедушки Мэтью пошли беды с работой, одна за другой. Сначала подрядчик подвел, Мэтью сам неделю жил на той стройке, чтобы всё успели сдать вовремя. Потом в их строительной конторе пропали деньги, и выходило так, что кроме Мэтью взять их было некому. Директор его вызвал и сказал, что через неделю будет расчет, и пусть Мэтью вертится как хочет, но в пятницу деньги должны быть в конторе, или он больше никогда не найдет работы во всем Нью-Йорке, даже мусорщиком. Еще и наш Шончик заболел, два года ему было.
- Мэтью сидел потерянный, я не знала, чем ему помочь. Даже если написать всей семье – мы бы в жизни не собрали столько денег. Шончик кричал ночи напролет, мы почти не спали: первый ребенок, да и сами мы были почти дети, ничегошеньки не знали. Соседи начали грозиться, что пожалуются домовладельцу. Честное слово, ты знаешь, что я души в твоем папе не чаю, но тогда мне очень хотелось взять Шончика за ногу и немного потрясти. Это всё от недосыпа. И я решила: позвоню бабуле Эвис. Она у нас была самой старшей в семье, и одна не стала меня отговаривать, когда я решила выйти замуж за Мэтью и уехать. Так и так, бабуля, сказала я ей, а сама вцепилась в эту трубку в аптеке и едва не реву. Так и так, спасет нас только чудо. Я не верила, что она чем-то поможет из своего Редбрука, но хотелось услышать хоть кого-то, кто не станет говорить, что может Мэтью и правда… Она никогда так не говорила о людях.
- Бабуля Эвис, как оказалось, выехала первым же поездом. Мест не было, так она упросила проводника посадить ее к себе, вот такая она была. Она приехала утром, умылась, заставила нас всех позавтракать. Показала Шончику козу, и тот наконец замолчал. Я подумала: слава богу, хоть с ним проблем не будет. Но бабуля сказала, что хочет прогуляться, и ушла. Вернулась поздно вечером, пошла спать. На следующий день снова ушла. Мэтью вопросов не задавал, но поглядывал на меня. Я тоже ничего не понимала.
- На следующий день, это была среда, бабуля вернулась домой пораньше, совсем усталая, но довольная. Поела, потом позвала Мэтью, и они стали о чем-то шептаться. Я услышала только “Но это же глупости!” от Мэтью и “А тебе есть, чем еще заняться?” от бабули. Видно, он совсем отчаялся, потому что встал, и они стали собираться. Не беспокойся, сказала бабуля, ложись спать.
- Потом я пытала Мэтью, что да как. Он сказал, они отправились на Центральный вокзал, уселись там в зале ожидания. Ждем и ждем, говорит Мэтью, поздно уже, народа почти никого. Тут мимо идет какой-то пузырь в старом костюме с портфелем. Бабуля встает такая радостная и кричит “Здравствуйте, мистер лепрекон!”. Он аж портфель выронил. Мэтью думал, сейчас надо извиняться, мол, старая женщина, чего не скажет. А этот пузырь расплывается в улыбке и говорит “Надо же, крошка Эвис”. Тут Мэтью подумал, что мужик сам не в себе, ведь бабуля его старше раза в два. Хотя на лепрекона и похож: рыжий, коренастый, как есть ирландец. И выражение на лице, говорит он, выражение такое было странное. Словно старого знакомого встретил, и словно бы рад, но при этом должен этому знакомому денег.
- “Вот, - говорит бабуля, - это муж внучки моей, Мэтью. Я подумала, может вы сможете помочь?”. “Конечно, - говорит этот мужик, - зачем я здесь ношусь, как оглашенный, если не для помощи Мэтью, мужу твоей внучки! Ведь не хотел на вокзал сегодня ехать, нет, сам пересел!”. И он дальше ворчит и причитает, а бабуля сидит спокойная-спокойная и только кивает.
- Мэтью все ему рассказал. Не знаю, Беттани, кто он там был на самом деле, но он сказал, что Мэтью надо прийти на следующий день в контору к трем часам. Еще вытащил свои часы - золотые, на цепочке, - сверился с ними. Правда, сказал еще “Кабы твоя бабуля изловила Святого Николая - а спасло его, по моему разумению только то, что ей приспичило искать чуда посреди лета, - то были бы тебе потом и медовые реки с золотыми рыбками. А я работаю, как умею. Работа у тебя еще будет, не бойся, на весь век хватит”. Поклонился бабуле, сказал “В расчете, Эвис-Мевис?”. А то как же, кивнула бабуля. И разошлись.
- На следующий день Мэтью пришел в контору, а там все на ушах стоят. Оказывается, деньги увел партнер этого директора, да вдруг вместо того, чтобы тихо переждать – начал кутить вовсю. Разбил машину, вот полиция его и поймала. Без пятнадцати три они позвонили в контору, рассказали, что тот партнер во всем признался. Директор говорит Мэтью: деньги-то нашлись, парень, но теперь буду смотреть на тебя и думать обо всей этой истории. Бери, сколько задолжал, и проваливай. Тогда такие дела быстро делались. Мэтью ушел. Работу он скоро нашел, с тех пор она у него всегда была.
- Нет, дорогая, больше никто из нас того человека не видел. Бабуля Эвис умерла через три года, во сне. Я думала, он приедет на похороны, но были только свои. Она-то отказалась говорить, что там была за история, сказала, у нее счет закрыт, и точка. Вот такая она была.
Такая работа
Arancie, arancie, все шепчет она и трогает худой рукой кожаные мячи. Кое-где на них еще осталась позолота. На юге они жонглировали этими arancie, объедались ими, сок стекал по подбородку. Протяни руку – и бери, а солнце висит, как самый большой на свете мяч, по руке одному Господу. Веселые были дни, да были не здесь, зачем вспоминать?
Где я тебе возьму твои arancie, дурочка? В этом городе снег и туман, весна только спускается с гор, но это не самый плохой город, в конце концов. Да посмотри же на меня.
– Мы удачно поработали сегодня, хочешь, я сладостей куплю? Хвороста в меду, пряников, хочешь?
Женщина отворачивается. Мужчина вздыхает и осторожно садится рядом с ней. Нет такой болезни, чтобы человек помирал от тоски. Схватить бы ее за плечи, встряхнуть посильнее, чтоб дурь из головы вылетела. Пока не вернется она прежняя, насмешница и плясунья.
Зимний ветер бьется о полог кибитки. Мужчина знает, какие мысли прорастают сейчас черными цветами в ее голове. Острые, ранящие мысли. Это не ветер юга, думает она, не солнце юга. Где ее добрая земля, почему она так далеко теперь?