— Ты что тут?
— Странничаем мы, ночлегу ищем.
— Да тут двор господский.
— Ошибся, значит, маленько.
— Ну, ничего, иди сюда, скажешь, где был, что видел.
Чайку она ему налила, кренделей наложила.
Сидит Кондрат, городит барыне небылицу всякую:
— Я и на тот свет, барыня, хаживал. Только воротился что…
— А барина старого не видал там?
— Как же, видал, я ему еще воду возить помогал.
— Как так воду возить?
— Так на нём черти воду таскают, огурцы поливать… Вижу, измучился барин ваш, сжалился я над ним…
И барин-то меня опознал: «Ты, что ли, Кондрат?» — «Да, мы, барин». Спрашиваю: «А тяжело вам, барин, пришлось?» — «И не говори, Кондрат». — «Давайте-ка я, барин, вместо вас бочечку вам привезу, а вы передохните капельку». — «Спасибо тебе, Кондратушка». Запрягли меня черти — и ну кнутовищем хлестать!
Барыня сидит ужасается, жалко ей барина своего.
— Что ж, Кондратушка, и его черти кнутовищем нахлестывают?
— А то как же, барыня? Барин-то ваш велел мне поклон отнести вам.
— Спасибо тебе, Кондратушка.
— Не на чем, барыня!
— Как бы ему облегчение сделать?
— Лошадку бы ему отвести, всё легче бы было барину воду возить.
— И то правда, Кондратушка.
А сама и не знает, как быть: сын-то в город уехал, а без него не может она лошадьми распорядиться.
— Сына-то мово нет дома, а без него как же?!
— Да вы, барыня, деньжонок дайте, лошадку-то я ему и сам справлю, какую следует.
— И то, Кондратушка.
Достала барыня сто рублей из шкатулки и отдала ему. А он взял эти деньги, за чай-сахар поблагодарил барыню — и долой со двора барского.
Воротился домой молодой барин, мамаша ему и рассказывает:
— Папаша-то твой на том свете мучается!
— Как так?
— Черти в аду на нём воду возят.
— Кто тебе сказывал?
— Да тут странник был, сказывал. Я его и чаем напоила, и деньжонок дала ему сто рублей лошадку купить, облегчение сделать папаше твоему.
— Ах ты, мошенник! Как же вы, мамаша, обманулись? Да это ж жулик был.
— Он и поклон принёс с того свету.
— Да разве на тот свет ходит кто? Обманул мужик этот, догнать его надо!
Велел барин лошадей запрягать кучеру, наилучшую тройку заказал. Сел в коляску и покатил мужика догонять.
А мужик шёл-шёл, видит, барин его нагоняет. «Ну, — думает, — я и тебя, барин, проведу».
Взял, наклал грязи кучу и прикрыл её шапкою. И сам грязью вымазался. Сидит, шапку одной рукою держит, в другой хлеба ломоть — сидит пожёвывает.
Подъезжает барин к нему:
— Не видал ты — тут мужик проходил сейчас?
— Как же, барин, видел, тут прошёл по дороге.
— А не знаешь, куда он пошёл?
— Как же не знать — он из нашей деревни.
— А ты не догонишь его так-то?
— Никак не могу. Меня барин мой посадил тут шапку стеречь, он недалеко в кустах с собакою ходит.
— Шапку-то зачем стеречь?
— Охотились мы тут с барином, птица попалась ему диковинная. Он под шапку её и приказал караулить, не улетела чтоб.
— Да я тебе лошадей своих дам, на них живо догонишь.
— Разве что на них только… А шапку-то бросить нельзя мне никак.
— Дай мне, я подержу её, будет цела птица.
— Ладно, барин. Так вы обождите тут маленечко, я его мигом представлю вам.
Дал ему барин тройку свою, а сам сел возле дороги и дожидается.
Сидел-сидел — нет мужика и всё тут. Солнце зашло, темнеть стало, а мужика нет. Нечего делать, надо домой ворочаться, не ночевать же барину в поле. И с шапкой не знает, что делать. «Дай, — думает, — гляну, что у него тут под шапкою». Руку под шапку, не выпустить чтоб птицу. Шарил, шарил, одна грязь мажется. Поднял шапку, глянул, а там грязь в кучу свалена.
— Ах ты, мошенник, и меня надул!
Вернулся барин пешком. Мамаша его и спрашивает:
— Что ж ты пешком-то домой воротился?
— Да я, мамаш, лошадок-то папаше отослал с мужиком. Как рассказал он мне, что черти-то вытворяют над ним — жалко мне стало. Отдал лошадей и коляску тоже, может, когда и прокатиться ему захочется…
— Я ж говорила тебе, сынок, мучается папаша твой, вызволить его надобно, облегчение ему сделать.
А про шапку-то, как караулил, и не сказал барин мамаше своей.
