«Ещё чуть-чуть, и меня не станет», — подумала я из дальнего закутка своего сознания, и эта мысль не вызвала поначалу ни боли, ни страха, будто в последний миг перед тем, как провалиться в сон, ты неожиданно понимаешь, что уже не проснёшься, но тебе всё равно не хочется вырываться из сладких объятий сна. Потом я возмутилась собственному спокойствию.
«Не сдамся!» — мелькнуло у меня. — «Я — есть, и я кому-то обещала, что не сдамся!»
Эта короткая мысль потянула за собой другую, вызывая к жизни образы тех, кому было дано это обещание. Они в свою очередь подтягивали за собой всё новые, запуская обратный процесс и заставляя кубики только что разрушенной пирамидки воспоминаний, выстраиваться заново. Образовавшаяся на месте моей памяти пустота, была рада вернуть всё то, что из неё вытягивали силой.
— Молодец, — похвалил меня кто-то, и память услужливо подсказала, что это был Лелель. Он стоял передо мной, как живой, беззаботно играл на перкулеле и напевал:
Наш рыжий рыцарь хэй-хо, хэй-хо
Имел друзей за границей.
Он к ним поспешил, хэй-хо, хэй-хо
Помочь им с врагом сразиться.
Но враг оказался хитёр и силён
И рыцарь закован в цепи.
А оранжевый кактус зовёт, хэй-хо:
«Мой преданный рыцарь, где ты?»
Лелель оборвал песню, прижав струны ладонью, посмотрел мне в глаза и сказал:
— Сейчас самое время вернуться, Лисичка, иначе уже через полчаса Шершех скажет тебе: «Они были слишком ничтожны, значит не достойны того, чтобы жить!»
Лелель пропал, а я почувствовала, что помню всё, каждую минуту своей жизни, Рональда, Альберта, Освальда. Вспомнила, что Шершех поймал их, и они, должно быть, в опасности. А главное, я вспомнила то самое заклинание, которое когда-то казалось мне бесполезным, и ценнее которого я теперь не знала.
— Я обещала, что превращу тебя в доброго и гладкого? — спросила я, зная, что он меня слышит. Шершех растерялся, так неожиданно было для него снова услышать мой голос внутри давно обжитого тела. — Так вот, я графиня, и не имею права нарушать данного мною слова! — и произнесла заклинание.
Последний бой
Меня рывком вернуло в реальность, а Шершеха так же резко выдернуло из неё. Глазам открылся Вераильм. В первый раз, когда я увидела этот город, он был белым и прекрасным, а теперь лежал под моими ногами неузнаваемо серый и мрачный. Придя в себя, я обнаружила, что сижу посреди высокого помоста, выстроенного над дворцовой площадью. Под помостом бил фонтан, который раньше уродовали пират Мурат и его попугаи. Теперь там возвышалась не менее отвратительная композиция в виде трех людей, с подозрительно знакомыми лицами. Я повернула голову, и сомнений в том, с кого эту скульптуру отливали, не осталось. По правую руку от меня на троне из серебра восседал Чёрный Геральт, по левую — дядя Коллоп, а между ними был мой собственный, золотой трон.
«Да ладно! — не поверила я. — Где ж я вас раскопала? Ну Геральт ещё куда ни шло, он в тюрьме Вераильма прописался, но чтоб Коллоп!..»
Хорошо, что у меня хватило выдержки сказать это про себя, а не вслух. Однако волна моего удивления была так сильна, что оба мага её почувствовали, даже не имея дара. Неприятные маги молча повернули головы и подозрительно уставились на меня. В ответ я растянула лицо в самой широкой улыбке, на которую только была способна. К моему облегчению, маги отвернулись и стали смотреть перед собой с самым сосредоточенным видом. Я постаралась принять такой же важно-отрешённый вид, как и они, посмотрела вперёд и обомлела.
По площади, оцепленной суровыми стражами, совсем не похожими на прежних добрых и наивных хранителей покоя Асскары, вели закованных в цепи людей, в которых я с трудом узнала Рональда, Альберта, Освальда и Василику. По их виду было ясно, что они прошли через многое за время правления Шершеха. Они были до того худыми, что прорванная, перепачканная одежда болталась на них, как паруса на мачтах в штиль.
Рональд сильно хромал на правую ногу. На шее Освальда был ошейник с вдетым в него кольцом, и обрывок верёвки всё ещё свисал с него. С острой горечью я поняла, что верховного мага водили на поводе, как собаку. Альберт хоть и не был таким худым, как остальные, но еле шёл и постоянно спотыкался. Он был бледен и измучен. Одежда на нем вымокла насквозь, казалось, что он только вышел из-под пытки, а палач окатил его водой, чтобы привести в чувства. Правая рука Василики была на перевязи, сделанной из обрывков левого рукава и низа её рубахи. Левая рука, обнажённая до плеча, была покрыта припухшими лиловыми синяками и гниющими ранами. Её волосы отрасли на пядь с того момента, когда я её видела в последний раз. Значит, я пробыла в пустоте, а мои друзья под пытками, не меньше нескольких месяцев.