На такие слова своего советчика, ворона старого, царь-девица отвечала:
— Дам я тебе, царевич, две горошины. Только должен ты за это у меня погостить.
Махнула царь-девица платочком — и мигом очутились все на широком лугу, в царь-девицыном царстве. На лугу войско стоит. Все войско, и конное, и пешее, — из одних девиц. И все как одна красавицы. А оружие у них легкое — у кого веник, у кого помело.
— Пожалуй, царевич, в мою столицу, — сказала царь-девица.
А там уж превеликий праздник. Народ бежит царь-девицу встречать. Одни других спрашивают:
— Кто царь-девицу от злого колдуна отнял?
Им говорят:
— Вон царевич Иван со своим вороном-советчиком!
А Иван-царевич едет удивляется: мощены улицы серебром, крыты крыши золотом.
Вот привела царь-девица Ивана-царевича в свой дворец, и началось веселье. Известное дело: где девицы в царицах, там и танцы с музыкой.
Хочешь не хочешь, а пришлось Ивану-царевичу три дня и три ночи плясать. А после и говорит ему царь-девица:
— Не хочешь здесь гостем быть, оставайся хозяином. Я за тебя замуж выйду.
— Не до свадьбы мне, — ответил Иван-царевич. — В моем царстве беда.
Видит царь-девица, что царевича ей не переломить, залилась слезами и всему войску плакать велела.
А потом дала она Ивану-царевичу две горошины и сказала:
— В чистом поле брось горошину — и очутишься за семью морями, за семью лесами. Другую горошину брось, когда станет тебе хуже некуда.
Поклонился Иван-царевич царь-девице, попрощался с ее войском девичьим и старым вороном-советчиком.
А черный ворон, младший брат, расстаться с Иваном-царевичем не захотел.
— Поедем, — сказал он, — за живой водой вместе.
Не стал ждать Иван-царевич, когда серебряные мостовые от слез высохнут — поскакал в чистое поле. Там бросил он горошину и очутился неведомо как, неведомо где, за семью морями, за семью лесами.
Теперь надо было реку горючую переплыть.
Озирается Иван-царевич, оглядывается — не видать никакой реки. Только лес вокруг стоит, деревами шумит.
— Полетай, ворон, окрест, погляди, не увидишь ли реку горючую, да посмотри, где перевоз, — сказал Иван-царевич.
Поднялся ворон выше леса и назад летит, Ивану-царевичу говорит:
— Не видать нигде ни реки, ни перевоза, а стоит невдалеке избушка.
Вот приехали они на поляну, видят: на курьих ножках избушка стоит, из окошка Баба Яга глядит. Увидала Баба Яга гостей незваных, выбежала на крыльцо, да как клюкой каменной застучит, ногой костяной затопает! Космами седыми она трясет, зубами железными звенит!
Даже конь под Иваном-царевичем в страхе попятился.
А потом вдруг села Баба Яга на крылечко и спрашивает:
— Или я, царевич, не страшная?
Иван-царевич ей в ответ:
— Не возводи на себя, красавица, напраслину. Я царь-девицу видал — на что хороша, а до тебя ей далеко!
Баба Яга как сидела — так и свалилась от хохоту. И каталась она по земле, и смеялась она до слез, до икоты, до слезливого шепоту.
Иван-царевич, на нее глядя, и сам смеяться стал.
— Ух, насмешил! — сказала Баба Яга. С земли поднялась, глаза вытерла и говорит: — Про твою беду мне ведомо. Только живой воды тебе не добыть, сухое твое царство не спасти.
— Отчего так? — спросил Бабу Ягу Иван-царевич.
— Оттого, что потайного родника с живой водой не отыщешь. Я сама на три сажени в землю вижу, а найти его не сумела.
— Ничего, красавица, — говорит Иван-царевич, — скажи тогда, где горючая река течет.
— Поезжай, царевич, прямо, — ответила Баба Яга. — Сразу за лесом и увидишь горючую реку. Течет она смолой, горит жарким пламенем. Самому тебе ее не переплыть, ищи перевозчиков.
На прощанье Баба Яга костяная нога сказала:
— Ты со мной пошутил — и я с тобой пошучу. Обернется твой конь жеребенком, а ворон вороненком.
Погрозила кривым пальцем и в избушку убежала.
Вот едет, едет Иван-царевич на коне, с черным вороном на плече, невеселую думу думает. Как-то там, в сухом царстве? Все ли живы или все померли?
Наконец приехал к реке горючей. Течет река смолой, горит жарким пламенем. На берегу перевозчиков толпа стоит.
Ворон к перевозчикам пригляделся и сказал Ивану-царевичу на ухо:
— Ты, царевич, ни с кем не говори, а говори с тем, который в сторонке стоит, посмеивается.
Подбежали тут перевозчики.
— Здравствуй, добрый молодец! — кричат.
А сами, видать, лихие люди. Серьга в ухе, нож за поясом. И все, как есть, однорукие.
Ни с кем не стал говорить Иван-царевич, а подъехал прямо к молодцу, что в сторонке стоял, посмеивался.