омела поземка. Фонари по-прежнему не горели, и Иван испугался, что снова наступит тьма. Надо идти, решил он, куда-нибудь да выйду, не на Луну же я попал, в самом деле. И он решительно двинулся вперед. Становилось все темнее, и Иван прибавил шагу. И тут он увидел впереди свет. Неяркий, но теплый и вполне человеческий. Иван бросился к свету, стараясь успеть до наступления полной темноты, в которой он рискует на что-нибудь наткнуться, покалечиться и тупо замерзнуть. И он успел. Перед ним было одноэтажное сооружение, очень похожее на небольшие кафетерии или пивные, которые он помнил из детства. Их еще называли «стекляшками». В стремительно наступающей темноте сквозь уже нешуточную метель Иван успел разглядеть надпись над входом «Улыбка». Как же кстати пришлась эта улыбка, подумал Иван и ухватился за ручку стеклянной двери. Дверь подалась не сразу – мешал уже наметенный на пороге сугроб. Но Иван все-таки сумел ее наполовину отворить и втиснулся внутрь. Это и в самом деле было что-то вроде кафе. Возле окон стояли квадратные обшарпанные столики с придвинутыми к ним стульями, а посередине располагалось несколько небольших круглых стоек для любителей пить пиво стоя. Сбоку у стены находился прилавок, вроде тех, которые бывают в сельских магазинчиках. Свет лился из совершенно доисторических, пожелтевших от вековой слежавшейся пыли ламп дневного света, некоторые из которых не горели, а те, что были исправны светили тускло, чуть помаргивая и как будто нехотя. Но было тепло, и Иван почувствовал огромное облегчение от того, что все-таки добрался хоть до чего-то похожего на пристанище. По крайней мере отсюда можно позвонить, чтобы прислали машину, так как он был уверен, что заведение под названием «Улыбка» в этом городке единственное. Иван потопал ногами, чтобы сбросить снег, и огляделся. За прилавком никого не было. И тут Иван изумился сразу двум вещам. Во-первых, тому, что во всем городе света нет, а тут он почему-то есть. И, во-вторых, тому, что «Улыбка» почему-то открыта в такое позднее время. «А вот и Царевич пожаловал» – раздался мужской голос у Ивана за спиной. Иван вздрогнул от неожиданности и обернулся. В самом дальнем и самом темном углу за столом сидели четверо и глядели на Ивана. «Подсаживайся к нам» – проговорил один из них приятным баритоном, подманивая Ивана рукой и указывая на пустой стул. Говоривший был одет в белый свитер с высоким воротником под самый подбородок. Густые совершенно седые волосы были зачесаны назад и, приблизившись, Иван увидел, что они очень длинные и схвачены чуть ниже затылка золотой ленточкой. Седовласый говорил приветливо, но на его чисто выбритом худом и моложавом лице не было и тени улыбки. Свои бледноватые руки седовласый держал на столе перед собой, сплетя длинные пальцы. Иван подошел и сел на стул напротив окна, с любопытством оглядывая четверых полуночников. Те тоже внимательно смотрели на Ивана. «Здравствуйте» – сказал Иван. Ему не ответили. Странная компания, подумал Иван. Компания и вправду была не совсем обычная. По правую руку от седовласого возле окна сидел черноволосый и краснолицый крупный мужик в полевой форме без знаков различия. Его усы и бородка были коротко и небрежно подстрижены. Свои здоровенные волосатые ручищи с закатанными чуть ниже локтя рукавами форменной куртки мужик положил на стол и то сжимал их в кулаки, то растопыривал, как будто прижимая края какой-то невидимой бумаги. Его военная форма наводила на мысль, что этой бумагой должна бы быть карта, исчерченная красными и синими стрелами, зазубренными зигзагами, крупными буквами и цифрами. Совершенно невероятно, но ногти мужика были наманикюрены и покрыты ядовито-алым лаком. Сидевший напротив него был прямой противоположностью военного мужика. Он был тощ, как скелет, чисто выбрит, с тщательно прилизанными волосами и короткими седыми височками. Глаза у тощего были маленькие и с прищуром. Одет он был в черный костюм, черную шелковую рубашку и при черном же галстуке. Ивана как-то неприятно удивила необычная чернота костюма и галстука. То ли материя была какая-то особенная, то ли освещения не хватало, но не было никакой возможности разглядеть ни единой складки на том, что на тощем было надето. Черное угловатое плоское пятно и все. Прямо супрематизм какой-то, удивлялся Иван, он что, с похорон пришел? Руки тощего были в движении. Он как-то суетливо ерзал по столу костлявыми белыми пальчиками, как это делали в Ивановом детстве хозяйки, когда перебирали гречку. Ближе к Ивану сидел… или сидела? или сидело? – Иван никак не мог определить, мужчина, это существо или женщина – некое странное создание, сразу напомнившее Ивану композитора Олега Каравайчука. Из-под широкого грязно-серого стаушечьего берета крупной вязки, сдвинутого на ухо, с боков выбивались чуть завитые кверху концы жестких волос платинового цвета. Парик, решил Иван. Такая же платиновая прядь закрывала лоб и даже брови, бросая глубокую тень на глаза, странно мерцавшие из этой тени. Лицо, изрезанное глубокими морщинами с крупным, даже грубым носом, было несомненно мужским за исключением слабого, маленького, как бы провалившегося подбородка, прячущегося в толстом и широком шарфе той же безобразной вязки, что и берет. Руки существо прятало под столом. Молчание длилось и становилось тягостным. А за окнами бушевал буран, заставляя подрагивать окна «стекляшки». Иван начал томиться, но встать и пересесть почему-то стеснялся и, чтобы как-то развлечься, читал про себя Пушкинских «Бесов». «Мчатся тучи, вьются тучи…» декламировал про себя Иван и, как и тогда, когда он вспоминал Данте, ему стало на душе спокойнее. Седовласый чуть склонился к Ивану, как бы прислушиваясь, потом распрямился и оглядел своих приятелей. Военный мужик с накрашенными ногтями хмыкнул, тощий понимающе улыбнулся тонкими губками, а существо сверкнуло глазом, как щука из старого мультика про Емелю. Первым заговорил седовласый: «Мы пригласили тебя, Царевич, чтобы спросить кое о чем – он помедлил – важном – еще помедлил – на сегодняшний день». «Актуальном» – прорычал, осклабившись, наманикюренный мужик. «Всего три вопросика» – почти прошептал тощий, подняв вверх три тоненьких пальчика. Существо ничего не сказало, а только осклабилось, обнажив крупные зубы верхней челюсти, что Иван почему-то истолковал, как любезную улыбку. Иван тоже ненатурально улыбнулся и с некоторым усилием произнес: «Боюсь, что тут недоразумение, так как я, кто угодно, но уж точно не Царевич. Вы, уважаемые господа, ошиблись, уж простите» – и развел виновато руки. «Вот еще!» – рявкнул мужик и сжал свои кулачищи. «Да нет, ваше высочество, это вы, как видно, запамятовали. А мы не ошибаемся никогда» – прошелестел тощий. «Редко» – неожиданно каким-то виолончельным басом вымолвило существо, и Иван вздрогнул от этого звука. Тощий презрительно скривил губы, мужик насупился, а седовласый осуждающе покачал головой и снова обратился к Ивану: «Можешь не сомневаться, Царевич прекрасный, так как в нынешний час нынешней ночи ошибка просто невозможна». Что это за литературщина, с досадой подумал Иван. «А иначе миру этому – военный мужик сделал наманикюренной рукой кругообразное движение – давно бы конец пришел» – и многозначительно глянул на Ивана. «Не стоит преувеличивать – холодно произнес седовласый – и пугать нашего гостя не стоит, а то мы ничего от него не добьемся». «А вы вообще – кто?» – неожиданно для самого себя спросил Иван и покраснел. «А ваше высочество не догадывается?» – шепнул тощий. «Да ладно! – охнул Иван – шутите». Седовласый пожал плечами. «Погодите, если вы… – Иван запнулся – Ну, короче… То есть, это что конец света что ли?» Иван поглядел в окно на проносящиеся за его стеклом снежные вихри. «С какой это стати?» – рявкнул военный мужик. «Как же – продолжил Иван – там ведь написано…» Тощий покачал головой: «Написано, это верно, но вы, ваше высочество, давно, видно не перечитывали того, что написано» с сожалением произнес он, единственный, обращавшийся к Ивану на «вы». «Или не понял ничего» – пробурчал наманикюренный. «Не груби» – низко пропела виолончель на одной ноте. Седовласый поднял руку: «Давайте не будем пререкаться. Да, Царевич, мы те самые четверо, здесь ты прав. Но мы ничего, собственно, не делаем, а всего лишь присутствуем». «Всегда» – прогудела виолончель и все дружно кивнули. А седовласый продолжил: «Но время-то идет, здешнее – он ткнул пальцем в стол – здешнее время. И нам предписано периодически меняться местами». «Как это?» – изумился Иван. «Приоритеты расставляем, ваше высочество – бледно улыбнулся тощий – За тем вас и позвали. Нам предписано консультироваться время от времени. Тонкая, знаете ли, корректировка». «А я при чем?» – спросил обалдело Иван. «Ну как же – чуть более оживленно проговорил седовласый – Во-первых, ты Царевич, то есть право имеешь. Во-вторых, ты историк – он жестом остановил Ивана, собравшегося возразить – А, в-третьих, с совестью своей пока не поссорился. Это не часто, знаешь ли, сходится. Да и минута эта в твоей жизни страшная». Говорил седовласый доброжелательно, даже ласково, но при этом лицо у него было неподвижное, как гипсовая посмертная маска. «Но все-таки почему я, по-вашему, какой-то Царевич?» Все четверо переглянулись. «Нас проинформировали» – уклончиво ответил тощий и опустил глаза. «Кто?» – глупо спросил Иван.