аравайчука. Из-под широкого грязно-серого стаушечьего берета крупной вязки, сдвинутого на ухо, с боков выбивались чуть завитые кверху концы жестких волос платинового цвета. Парик, решил Иван. Такая же платиновая прядь закрывала лоб и даже брови, бросая глубокую тень на глаза, странно мерцавшие из этой тени. Лицо, изрезанное глубокими морщинами с крупным, даже грубым носом, было несомненно мужским за исключением слабого, маленького, как бы провалившегося подбородка, прячущегося в толстом и широком шарфе той же безобразной вязки, что и берет. Руки существо прятало под столом. Молчание длилось и становилось тягостным. А за окнами бушевал буран, заставляя подрагивать окна «стекляшки». Иван начал томиться, но встать и пересесть почему-то стеснялся и, чтобы как-то развлечься, читал про себя Пушкинских «Бесов». «Мчатся тучи, вьются тучи…» декламировал про себя Иван и, как и тогда, когда он вспоминал Данте, ему стало на душе спокойнее. Седовласый чуть склонился к Ивану, как бы прислушиваясь, потом распрямился и оглядел своих приятелей. Военный мужик с накрашенными ногтями хмыкнул, тощий понимающе улыбнулся тонкими губками, а существо сверкнуло глазом, как щука из старого мультика про Емелю. Первым заговорил седовласый: «Мы пригласили тебя, Царевич, чтобы спросить кое о чем – он помедлил – важном – еще помедлил – на сегодняшний день». «Актуальном» – прорычал, осклабившись, наманикюренный мужик. «Всего три вопросика» – почти прошептал тощий, подняв вверх три тоненьких пальчика. Существо ничего не сказало, а только осклабилось, обнажив крупные зубы верхней челюсти, что Иван почему-то истолковал, как любезную улыбку. Иван тоже ненатурально улыбнулся и с некоторым усилием произнес: «Боюсь, что тут недоразумение, так как я, кто угодно, но уж точно не Царевич. Вы, уважаемые господа, ошиблись, уж простите» – и развел виновато руки. «Вот еще!» – рявкнул мужик и сжал свои кулачищи. «Да нет, ваше высочество, это вы, как видно, запамятовали. А мы не ошибаемся никогда» – прошелестел тощий. «Редко» – неожиданно каким-то виолончельным басом вымолвило существо, и Иван вздрогнул от этого звука. Тощий презрительно скривил губы, мужик насупился, а седовласый осуждающе покачал головой и снова обратился к Ивану: «Можешь не сомневаться, Царевич прекрасный, так как в нынешний час нынешней ночи ошибка просто невозможна». Что это за литературщина, с досадой подумал Иван. «А иначе миру этому – военный мужик сделал наманикюренной рукой кругообразное движение – давно бы конец пришел» – и многозначительно глянул на Ивана. «Не стоит преувеличивать – холодно произнес седовласый – и пугать нашего гостя не стоит, а то мы ничего от него не добьемся». «А вы вообще – кто?» – неожиданно для самого себя спросил Иван и покраснел. «А ваше высочество не догадывается?» – шепнул тощий. «Да ладно! – охнул Иван – шутите». Седовласый пожал плечами. «Погодите, если вы… – Иван запнулся – Ну, короче… То есть, это что конец света что ли?» Иван поглядел в окно на проносящиеся за его стеклом снежные вихри. «С какой это стати?» – рявкнул военный мужик. «Как же – продолжил Иван – там ведь написано…» Тощий покачал головой: «Написано, это верно, но вы, ваше высочество, давно, видно не перечитывали того, что написано» с сожалением произнес он, единственный, обращавшийся к Ивану на «вы». «Или не понял ничего» – пробурчал наманикюренный. «Не груби» – низко пропела виолончель на одной ноте. Седовласый поднял руку: «Давайте не будем пререкаться. Да, Царевич, мы те самые четверо, здесь ты прав. Но мы ничего, собственно, не делаем, а всего лишь присутствуем». «Всегда» – прогудела виолончель и все дружно кивнули. А седовласый продолжил: «Но время-то идет, здешнее – он ткнул пальцем в стол – здешнее время. И нам предписано периодически меняться местами». «Как это?» – изумился Иван. «Приоритеты расставляем, ваше высочество – бледно улыбнулся тощий – За тем вас и позвали. Нам предписано консультироваться время от времени. Тонкая, знаете ли, корректировка». «А я при чем?» – спросил обалдело Иван. «Ну как же – чуть более оживленно проговорил седовласый – Во-первых, ты Царевич, то есть право имеешь. Во-вторых, ты историк – он жестом остановил Ивана, собравшегося возразить – А, в-третьих, с совестью своей пока не поссорился. Это не часто, знаешь ли, сходится. Да и минута эта в твоей жизни страшная». Говорил седовласый доброжелательно, даже ласково, но при этом лицо у него было неподвижное, как гипсовая посмертная маска. «Но все-таки почему я, по-вашему, какой-то Царевич?» Все четверо переглянулись. «Нас проинформировали» – уклончиво ответил тощий и опустил глаза. «Кто?» – глупо спросил Иван. «Тот, кто знает, тот и указал. Сказано, что Царевич, значит так оно и есть, чего зря болтать» – грубо рыкнул военный мужик. «А что это за страшная минута?..» – начал было Иван и тут же вспомнил бредящего маленького Ивана и Машины глаза, полные ужаса. «Именно» – длинно прогудела виолончель. Иван напрягся: «А от моих ответов что-нибудь зависит?» «Нет, конечно – спокойно ответил седовласый – Я же сказал, что мы лишь присутствуем». «В определенном порядке» – тихо проговорил тощий. «Всегда» – добавила виолончель. «А позвонить можно?» – с мольбой в колосе попросил Иван. «Куда?» – вежливо поинтересовался седовласый. «Ну домой, ко мне домой» – пролепетал Иван. «Пока мы разговариваем – нет» – твердо сказал седовласый. «Ну тогда давайте ваши вопросы!» Седовласый кивнул и спросил: «Кто виноват?» «В чем?» – недоуменно спросил Иван. «Это не важно. Просто: кто виноват?» Иван нахмурился. На Кольском полуострове, ответ на этот вопрос напрашивался сам собой, но Иван медлил и лихорадочно думал. Это он немного слукавил, когда сказал, что от них ничего не зависит, размышлял Иван, приоритеты – великая вещь, плавали, знаем. И на такой вопрос историк мог бы, наверное, ответить, если бы речь шла о прошлом и конкретном. А что же ответить про сейчас? Нет, не то, не то, с досадой отмахнулся от своих рассуждений Иван. Какая разница, что сейчас, что потом. Если есть понятие какой-то вины, то не важно, когда это понятие применяется. Или важно? Ведь были же времена, когда никому не пришло бы в голову в чем-то обвинить, например, палача. Или тюремщика, или царя, или Великого инквизитора, или… Многовато этих «или» получалось. А сейчас? В черта, который якобы «попутал» Иван не верил, а дуализм казался ему выдумкой, так же, как и плюрализм. Иван был инстинктивным монистом, но не думал никогда о себе в этих терминах, хотя и слушал в университете лекции по философии. И тут он вдруг вспомнил Машу, стоящую над кроваткой догорающего Ивана, и сказал: «Страх». «Коротко и ясно» – отозвалась виолончель. А наманикюренный иронично бросил тощему: «Подвинуться придется». У них что, конкуренция что ли, удивился Иван. Но тощий на реплику военного мужика ответил коротким жестом, означавшим, что рано, мол, еще судить. Несколько секунд помолчали. «А кто прав?» – негромко спросил тощий. Иван сразу же вспомнил фразу, так понравившуюся герою романа «В круге первом», что «волкодав прав, а людоед – нет». Но Иван прекрасно знал, как часто людоеды с большим успехом выставляли себя волкодавами. Вспомнил он и другую фразу совсем другого писателя, что если бы вдруг так случилось, что Христос оказался вне истины, то он лучше бы остался со Христом, чем с истиной. А еще Иван подумал про Иова и даже вспомнил виденную когда-то у друзей картину, изображавшую Иова, сидящего на гноище, с укоризненно вопрошающим взглядом, направленным куда-то вверх. Иван потупился. Ему очень захотелось сказать, что прав Христос, но произнести это вслух он не решился. Да кто он такой, чтобы ходатайствовать за Христа? И поэтому он ответил осторожно: «Милосердие и любовь, наверное». «Пятая глава – согласно кивнул тощий – кто бы сомневался – и обратился к военному – Получите и распишитесь». Тот коротко отмахнулся: «Все они так говорят! А когда припрет…» Седовласый не дал ему закончить фразу и резко сказал: «Хватит комментариев! У нас еще один вопрос и уже почти все собрались. Надо заканчивать». Кто это собрался, не понял Иван и, повернув голову, обомлел. Стекляшка была полна людей. Там были мужчины и женщины, старые и молодые, военные и штатские. Они стояли, сидели, похаживали из стороны в сторону, некоторые неслышно о чем-то переговаривались. Но в их сторону никто не глядел. Иван в недоумении повернулся к своим собеседникам: «Откуда же они все взялись?» Седоволосый неопределенно повел рукой: «Отовсюду… Но продолжим. Кто в этот раз с третьим вопросом?» Военный мужик поднял толстый наманикюренный палец с короткими черными волосками: «Жизнь нынче сколько стоит?» «Не продается!» – сразу же ответил Иван. Седовласый строго на него посмотрел: «Торопишься, Царевич, вопрос-то серьезный, ты бы подумал». «Не хочу об этом даже думать!» – почти крикнул Иван. «Ладно, будем считать, что твой ответ состоит из двух частей» – кивнул седовласый. И вдруг оказался на месте военного, тот обнаружился на месте виолончели, которая оказалась на месте седовласого. Иван разинул рот от удивления. Все четверо разом поднялись, и Иван увидел, что виолончель одета не то в длинное платье из толстого сукна, не то в рясу, а на руках у нее перчатки с раструбами. Иван тоже встал. И вдруг спросил, обращаясь к седовласому: «Вы, наверное, белый всадник?» «Что?» – рассеянно пер