5.
Иван очень любил ходить за грибами. К этому делу у него был настоящий талант. Еще мальчишкой, живя с родителями летом на даче, которую они снимали, он удивлял всех своей необыкновенной способностью находить грибы в ближних лесах и перелесках, уже вдоль и поперек прочесанных дачниками и местными жителями. Повзрослев, он не утратил ни своей любви к грибной охоте, ни таланта находить грибы, а когда женился, то и свою Машу пристрастил к многочасовым молчаливым блужданиям по лесу с корзинкой в руках. Найдя какой-нибудь особенно крупный или красиво стоящий гриб, они садились возле него, отдыхая и любуясь своей находкой и лесом, пронизанным солнечными лучами. Иван закуривал, а Маша сидела, обхватив колени руками, и казалась Ивану такой красивой, как никогда. Придя домой, они склонялись над нарисованной Иваном картой ближнего леса и цветными фломастерами точками отмечали места, где им попались самые замечательные грибы. Иван соединял эти точки карандашными линиями и к концу дачного сезона у них получалась своего рода абстрактная картина, наполненная для супругов особым, только им понятным, очень дорогим обоим смыслом. Когда на свет появился их маленький сын, они тоже стали снимать каждое лето дачу и Маша милостиво отпускала Ивана по грибы одного, так как знала, как он любит это дело. И вот, в один из таких одиноких походов приключилась с Иваном странная история. Надо, кстати, заметить, что Иван прекрасно ориентировался в лесу и не было случая, чтобы он когда-нибудь заплутал. А еще он очень хорошо чувствовал время, безошибочно определяя, когда нужно поворачивать назад, чтобы оказаться дома в точно назначенный час. Так вот, в тот день он встал рано утром, когда Маша и маленький Иван еще спали, и ушел в лес. На этой даче в деревне Захарово они жили вместе только первое лето, но родители Ивана много лет назад уже снимали здесь дачу и ему почему-то казалось, что эти леса ему знакомы, хотя и прошло уже лет двадцать пять и отчетливо помнить он ничего, конечно, не мог. Войдя в лес, Иван по своему обыкновению выкурил сигарету, вдавил пальцем смятый окурок поглубже в землю и принялся искать грибы. Но ему что-то не везло. Уже не меньше часа прошло, а в корзинке неприкаянно болталось лишь несколько сыроежек. Иван даже приуныл немного, но азарт грибника увлекал его все дальше и дальше в лес. И вот, удача! Прекрасный, как на картинке белый гриб. И стоит великолепно, тоже, как на картинке. Иван даже внутренне поохал от того, что Маша не видит этой красоты. Кольнуло, правда, это «как на картинке», а почему именно, Иван понять не мог. А когда попался второй прекрасный боровик, а за ним и третий, четвертый, пятый, Иван и вовсе забыл про «картинку» и странный укол в сознании. Он остановился и огляделся. Лес был прекрасен! Ели, березы и редкие осины были расставлены именно так, как их расставил бы декоратор, задавшийся целью создать композицию под названием «Русский лес». И трава была свежая, и цветы, и даже мох у корней елей. Эх, сюда бы Шишкина привести, подумал Иван, какая бы картина получилась… Ну вот, опять картина! И что это слово привязалось? Никакая это не картина, а настоящий русский лес, чистая классика. Иван двинулся дальше, как-то даже позабыв о грибах. И вскоре увидел деревянный бревенчатый дом. В лучах солнца, пронизывающих листву, он казался сделанным из меда. Ого, пряничная избушка, весело подумал Иван и подошел к крыльцу. Дверь была прикрыта, но замка не было. Ивану вдруг страшно захотелось пить, аж горло свело, как захотелось. «Эй, хозяева – просипел Иван – водички не дадите?» Как будто от звука его голоса дверь скрипнула и приотворилась. Иван поднялся по трем ступенькам крыльца и открыл дверь. «Хозяева!» – снова, но уже в полголоса позвал Иван. Тишина. Он увидел у самой двери полное ведро воды и жестяную кружку, висящую тут же на крюке, вбитом в стену. Не думая ни о чем, Иван схватил кружку, зачерпнул ею воду и залпом выпил. Вода была свежая, явно колодезная. Повесив кружку на крюк, Иван поднял глаза и замер. Перед ним была низкая квадратная комната, справа из трех окон в нее лился мягкий солнечный свет. Посреди комнаты стоял квадратный стол, покрытый белой скатертью, а у стола на табурете молча сидела женщина. Подслеповато после яркого солнца Иван вглядывался в ее лицо, и не мог сообразить, старая она или молодая. Одета женщина была странно: старая гимнастерка без погон, подпоясанная широким кожаным офицерским ремнем, а из-под длинной темно-синей юбки виднелись грубые солдатские сапоги. В глаза бросался короткий алый платок, завязанный вокруг шеи каким-то странным, но при этом и смутно знакомым узлом. Господи, подумал Иван, да это же пионерский галстук! Он никак не мог определить, какого цвета у женщины волосы. Они казались не то светло-русыми, не то седыми. Глаза Ивана уже привыкли к комнатному свету, но возраста женщины он все равно не угадывал. Худощавое, красивое лицо. Не то красивая старуха, не то просто несколько усталая женщина лет сорока. Или меньше? Или больше? То ли тени играли, то ли лицо у нее и вправду менялось. Неизменным оставалось только усталое выражение. На столе лежала фуражка с синей тульей, малиновым околышем и красной звездочкой, стоял стакан в подстаканнике с чайной ложкой внутри, лежала пачка «Казбека» и коробок спичек. Вместо пепельницы тут же стояла низкая банка из-под килек. Иван уставился на фуражку и как-то внутренне подобрался. Чуть позже он разглядел пристегнутую к ремню кобуру. Женщина молчала, спокойно глядя на Ивана немигающими глазами. Молчал и Иван. Вдруг женщина проговорила без интонаций: «Посмотреть пришел. Смотри» – и чуть повела рукой в сторону стен. Иван покорно начал смотреть. Стены были плотно завешаны черно-белыми фотографиями в узких черных рамочках. Ни одна из них для любившего историю Ивана не была новой. Вот знаменитый портрет Ленина фотографа Жукова. А здесь Ленин и Сталин в горках. Маленькое фото Троцкого на трибуне. Дзержинский в кабинете, Фрунзе над картой, Тухачевский возле поезда. Смеющийся Бухарин. Похороны Ленина. Наполненный людьми Колонный зал с конвоирами возле деревянной выгородки – какой-то процесс. Днепрогэс. Нелепый трактор с облепившими его оборванными людьми. Какая-то демонстрация на Красной площади, дымящий трубами громадный завод… Снимков было множество – портретных, групповых, видовых. Парады, демонстрации, похороны, много военных снимков, ядерный взрыв, старт ракеты. И опять – парады, заводы, похороны… Иван вдруг страшно устал. Огляделся, на что бы присесть. Увидел табуретку, сел. «Уже насмотрелся – снова без интонации сказала женщина – А я вот все не насмотрюсь. Вспоминаю». Иван поерзал на табуретке и, помедлив, проговорил: «А вы как здесь… То есть, что здесь…» Женщина шевельнулась (Иван вздрогнул) и взяла папиросу. Постучала мундштуком по коробке, дунула в него, сжала посередине и закурила. По комнате поплыл синий дымок. «Как тебе лес, понравился?» Иван закивал: «Прямо чудо какое-то!» Женщина тоже кивнула: «Сама подбирала – и указала на стопку старых альбомов на подоконнике – Ты еще садика моего не видел. Мичуринский, как в книжке». Иван вспомнил одну свою знакомую старушку, которая матерно ругала Мичурина за то, что, по ее мнению, тот все лучшие яблочные сорта перепортил, но промолчал. «Хотела метро – вздохнула женщина – но не дали. Режимный объект, говорят – снова облако синего дыма – Да ты кури, если хочешь». Иван вытащил сигарету и закурил. Женщина усмехнулась, глядя на пачку «Мальборо»: «А мне трофейные как-то не пошли. Да, хотела метро. А нет, так пусть будет рай. Ну и подобрала по деревцу да по травинке». «А вы что же, одна тут?» – спросил Иван. «Как же одна? – удивилась женщина – Вон их сколько» – и показала рукой на стены. «Это для тебя они картинки, а для меня-то нет. Ходят, говорят, выпивают, в шахматы играют, да еще как играют – женщина коротко и слабо улыбнулась и вдруг добавила – А еще убивают и погибают. И любят. Хорошо так любят, как учили, не хуже, чем погибают». Иван собрался с духом и спросил: «А вы кто?» Женщина