Теперь догоняющий, раздражённый, с размаху ударяющий о стены шум был заглушён струящимся шумом подземной воды. Но Главный Ветер был близко, и хотя Лёня надеялся, что пройдя пещеры, можно добраться до берега и спрятаться вдали от маяка в заброшенном доке, чем длиннее становился его путь, тем короче становилась надежда.
Снова загорелся впереди слабый фонарик Старого Мастера — и они шли и шли, почти падая от усталости, по острым камням. Они не знали, что Главный Ветер пролетел первую и вторую пещеры, ворвался в третью — и остановился как вкопанный, услышав усталый, но твёрдый голос, который произнёс только одно слово:
— Сын.
О легкомысленных людях говорят, что у них ветер в голове. Представьте же себе, какой ветер поднялся в голове господина Главного Ветра когда он увидел свою мать, о которой ни разу не вспомнил за тысячу лет.
— Что ты здесь делаешь, мама? — с изумлением спросил он.
— Нам надо поговорить. Я ненадолго задержу тебя. Год или два, ведь это немного?
— Пожалуйста, мама. Но я не понимаю… Почему ты не напомнила о себе?
— У меня не было времени. Я думала о тебе. Тебя благословляли моряки, у тебя были сотни ласковых прозвищ. Ты вертел крылья мельниц, помогая жить миллионам людей. Ты вмешался в несправедливую войну и разметал Великую Армаду. Ты был одной из самых разумных сил природы. И вот теперь ты гонишься за детьми, которые пытаются спасти своего товарища от смерти?
Она говорила, он нетерпеливо слушал, но его глаза, которые только что были ярко-зелёными от бешенства стали медленно голубеть.
— Знаешь, почему этот мальчик убежал от тебя? Потому что ты лишил свою страну воображения. Когда ты в молодости переставлял звёзды, чтобы пошутить над людьми, которые думали, что они делают открытия, боже мой, ведь можно было ожидать, что из тебя получится Ветер с воображением!
Он улыбнулся.
— Я очень скучаю, мама.
— Вот видишь! А сколько раз я говорила тебе, что нет ничего опаснее скуки! От скуки до жестокости — один шаг.
Трудно сказать, что происходило в эти минуты в душе Господина Главного Ветра, хотя бы потому, что неизвестно, есть ли у него душа. Но ведь говорят же: «Ветер улёгся». Или даже: «Ветер упал».
— Прости меня, мама, — сказал он. — Вернись ко мне! Ты станешь жить в моём дворце, воздушном, пустом и весёлом. В нём ничего нет, кроме лёгких ветерков, которые будут исполнять каждое твоё приказание. Тысячу лет я буду просить у тебя прощения за то, что я забыл о тебе на тысячу лет.
Она покачала головой.
— Нет. Мне здесь хорошо. Тишина. Я не скучаю. Жизнь шумит здесь подземной рекой. Она обегает весь мир и возвращается ко мне с новостями. Впрочем, у меня к тебе просьба: освободи тёплый дождь, он устал. Пуская он поднимется в небо и прольётся на землю.
Осталось неизвестным, сколько времени продолжался этот разговор. Однако под утро Господин Главный Ветер был уже у себя и занимался делами, потому что, когда полуживые от усталости немухинцы добрались наконец до берега моря, Лёня радостно закричал:
— Флюгера!
Утро было даже ещё не утро, а последний краешек ночи, и казалось, что сонная крепость, едва проснувшись, зевает, крепко протирая глаза. Рыже-красные черепичные крыши матово поблёскивали под первыми солнечными лучами. А флюгера? Играя с ветерками, они весело вертелись во все стороны, а это означало, что даже в тысячелетних, легкомысленных и жестоких разбойниках родная мать иногда способна разбудить совесть.
СТРАННОСТИ, СКАЗКИ И СНЫ
Приглашая Воробья в Летандию, Смотритель обещал, что в его честь будет устроен маскарад, на Маяке будет гореть тройной огонь и самый большой колокол на Площади Розы Ветров встретит его торжественным звоном. Как ни странно, но именно это и произошло, когда немухинцы вместе с Лёней собрались в обратный путь.
Маскарада, правда, не было, но маячный огонь далеко освещал тёмно-розовое пространство неба и моря.
Ещё утром в окно Лёниной каморки влетел свиток, начинавшийся, как и полагается, длинным титулом: «Мы, Господин Главный Ветер и прочая, и прочая, и прочая» — и кончавшийся словом: «Согласен». Правда, по ошибке Лёня Караскин был назван «Каскин-Караскин», но это, разумеется, не имело значения.
Смотритель, который был очень любезен, снова надел парадный мундир и даже произнёс маленькую речь о том, как будет скучать по Лёне не только он, но самый Маяк и в особенности маячная лампа.