Ягдташ мешал бежать, и он бросил ягдташ.
Веткой сорвало шляпу, и он не стал поднимать шляпу; не желая терять времени.
К полудню собаки подогнали зайца к реке.
Жером Палан был уверен, что животное не решится плыть через вздувшуюся после дождей реку, бросится обратно и уж тогда-то обязательно побежит мимо него.
Поотставшие Рамоно и Спирон приближались к зайцу.
Совершенно безразличный к преследователям, тот спокойно обгрызал тростник.
Собаки были уже в десяти шагах от него.
Сердце деда так сжалось, что он даже не мог дышать.
Расстояние между зайцем и собаками неуклонно сокращалось.
Бежавший первым Рамоно уже приготовился схватить его за ногу.
Но тут заяц прыгнул в бурлящий поток. Челюсти собак схватили воздух.
— Он сейчас утонет! — радостно закричал мой дед. — Браво, Рамоно!
Но, переплыв реку наискось, заяц спокойно вылез на противоположном берегу.
Увидев его живого и невредимого, пощипывающего травку, оскорбленный Рамоно бросился в реку.
Но ему повезло меньше, чем зайцу. С потоком он не справился.
Жером Палан сбежал, точнее, скатился с берега и бросился в холодную реку, желая чем-нибудь помочь бедной собаке. Животное повернуло голову и жалобно заскулило.
— Рамоно! — позвал дед.
Голос хозяина взбодрил собаку, и она поплыла к нему.
Это ее и погубило.
В это время с берега послышался лай.
Дед поднял голову и увидел зайца. Тот, сделав круг, возвратился к берегу, как бы желая присутствовать при гибели одного из своих преследователей.
Спирон, в отличие от своего товарища, сумел переплыть реку и бросился на проклятое животное.
Охота продолжилась.
Закончилась она лишь поздно вечером.
И — ничем.
Х
Мой дед взвалил обессилевшего Спирона себе на плечи и пошел домой.
Он вступил в мрачный Сен-Ламберский лес.
Не успел он пройти и двух сотен шагов, как за спиной раздался хруст сухих листьев.
Дед обернулся, но, увидев зайца, зашагал быстрее.
Заяц тоже.
Дед остановился. Остановился и заяц.
Дед опустил Спирона на землю и указал на зайца. Собака принюхалась и, заскулив, легла на землю.
Тогда дед решил стрелять. Но пока он прицеливался, заяц исчез.
Потрясенный, дед подобрал собаку и, не оглядываясь, пошел дальше.
Было три часа ночи, когда он переступил порог своего дома.
Моя бабка собралась слегка пожурить мужа, но увидев его состояние, не стала ругать его ни слегка, ни сильно.
Ей было страшно жалко своего несчастного Жерома. Дед был тронут слезами жены. Подумав, что раскрыв тайну, он облегчит свои страдания, и рассказал ей все.
— Жером, — отвечала та, — согласись, что во всем этом виден божий промысел. Это Бог подставил Тома Пише под твое ружье, покарав за причиненное тебе зло. Но это Он же, наказывая за неверие, позволяет лукавому мучить тебя.
Дед тяжело вздохнул:
— Да не причастны к этому делу ни Бог, ни Сатана!
— Кто же тогда?
— Все это — чистая случайность и моя фантазия! Когда я увижу проклятого зайца у своих ног, ум мой успокоится.
Моей бабке не оставалось ничего другого, как в очередной раз покориться. Кто-кто, а уж она-то знала характер своего мужа.
XI
Передохнув пару дней, Жером Палан снова направился в поле.
Но, как и в первый раз, заяц перехитрил своих преследователей.
Как и в тот раз, дед возвратился грустный и обессиленный.
В течение целого месяца, два или три раза в неделю, он вступал в эту изнурительную борьбу. Бедный Спирон умер от истощения, и вконец измученному деду пришлось отказаться от мечты подстрелить проклятого зайца.
Благодаря аккуратности и распорядительности моей бабки, дом поначалу еще как-то держался. Но положение становилось все хуже, и ей уже приходилось продавать то что-нибудь из мебели, то какое-нибудь свое украшение.
Вскоре и эти средства исчерпались. Стены дома оголились. Опустели и ящики. От былой роскоши не осталось и следа.
И в тот вечер, когда издох Спирон, доброй женщине не оставалось ничего другого, как признаться мужу, что в доме не было даже крошки хлеба.
Жером Палан молча достал из кармана фамильные золотые часы, которыми страшно дорожил. Моя бабка боялась даже заикаться о них.
Он взглянул на часы и отдал их жене. Та отнесла их в Льеж, где и продала за девять луидоров. Придя домой, она выложила золотые на стол.
Дед посмотрел на деньги и с жадностью, и с сомнением одновременно. Отделив от кучки четыре луидора, он громко крикнул: