— Так что, добрые мои труженики, продвигается ли дело настолько, насколько оно может быть вашими силами продвинуто? Зима уже стучится в дверь, а мы с графом так неуютно чувствуем себя на этой маленькой мызе, что хотели бы покинуть ее и поселиться в прекрасном замке, который вы нам возводите. Ну же, дети мои, поспешите и постарайтесь сделать все возможное, чтобы мы вошли туда через месяц, а я обещаю вам, что в день, когда вы выложите венцы самой высокой башни, я угощу вас такой медовой кашей, какой вам не доведется есть больше нигде и никогда; и более того, даю вам клятву, что в каждую годовщину этого великого дня вы, ваши дети и ваши внуки удостоитесь этого же знака внимания сначала от меня самой, а затем от моих детей и внуков.
В средние века приглашение отведать медовой каши не было таким пустячным, как это кажется на первый взгляд, поскольку то была манера пригласить вас на вкусный и обильный обед. Тогда говорили "Приходите завтра отведать со мной медовой каши", так же, как сегодня говорят "Приходите отведать мой суп"; и в том, и в другом случае подразумевался обед, с тем лишь различием, что кашу съедали в конце трапезы, тогда как суп, наоборот, едят в начале ее.
Не стоит удивляться, что после такого обещания у мастеровых потекли слюнки; они удвоили свое усердие и продвигали свою работу так быстро, что 1 октября строительство замка Вистгау было завершено.
Со своей стороны графиня Берта, верная собственному обещанию, велела приготовить великолепный обед для всех, кто участвовал в строительстве, однако, принимая во внимание большое число гостей, стол пришлось накрыть на открытом воздухе.
Для горячей похлебки погода казалась как нельзя более подходящей, и никто не счел неудобным обедать без укрытия над головой; но в те минуты, когда в пятидесяти огромных салатницах принесли еще дымящуюся медовую кашу, на все блюда стали падать толстые ледяные хлопья снега.
Эта неприятность, испортившая конец обеда, так сильно раздосадовала графиню Берту, что она решила в будущем избрать месяц роз для проведения этого праздника, и ежегодную трапезу, на которой должна была подаваться знаменитая медовая каша, назначили на 1 мая.
Более того, Берта подтвердила установление этого благочестивого и торжественного обычая особым актом: в нем было записано, что она обязуется сама и обязует своих потомков и наследников, каким бы образом ни перешел в их владение замок, каждый год 1 мая подавать своим вассалам медовую кашу; там же графиня заявляла, что ей в могиле не будет покоя, если это святое установление не будет точно соблюдаться.
Этот акт, начертанный нотариусом на пергаменте, был подписан Бертой, скреплен графской печатью и помещен в фамильном архиве.
VI
ПРИВИДЕНИЕ
На протяжении двадцати лет Берта сама с той же добротой и с той же пышностью председательствовала на основанных ею ежегодных трапезах; но на двадцать первом году она умерла в ореоле святости и упокоилась в склепе своих предков, оплакиваемая супругом, чью скорбь разделял весь край. Два года спустя сам граф Осмонд, благоговейно соблюдавший установленный его женой обычай, умер в свой черед, и единственным продолжателем рода стал его сын Ульрих фон Розенберг, который, унаследовав мужество Осмонда и добродетели Берты, ничего не ухудшил в судьбе крестьян и, напротив, сделал все возможное, чтобы ее улучшить.
Но внезапно грянула большая война, и многочисленные вражеские отряды, поднимаясь вверх по Рейну, захватывали один за другим замки, возведенные по берегам реки; враги двигались из глубины Германии, и это сам император шел войной на бургграфов.
У графа Ульриха не было сил оказать сопротивление; однако, будучи отчаянно храбрым рыцарем, он легко согласился бы погибнуть под руинами своего замка, если бы не думал о тех бедствиях, какие могло навлечь на край его безнадежное сопротивление. В интересах своих вассалов он удалился в Эльзас, оставив старого Фрица, своего управляющего, присматривать за владениями и землями, которым предстояло перейти в руки врага.
Генерала, который командовал войсками, продвигавшимися по этим местам, звали Домиником; он расположился в замке, пришедшемся ему по вкусу, а своих солдат разместил в его окрестностях.
Этот генерал был человек низкого происхождения, который начал службу простым солдатом и которому генеральское звание принесли не столько личное мужество и выдающиеся заслуги, сколько милости государя.
Говорю я вам это, дорогие мои дети, чтобы вы не подумали, будто я выступаю против тех, кто, будучи ничем, стал чем-то; напротив, я высоко ставлю тех, кто заслужил счастливой перемены в своей судьбе; есть два рода офицеров, выслужившихся из рядовых: те, кому везет, и те, кому приходится добиваться успеха.
Так вот, генерал был не более чем невежественный и грубый выскочка: выросший на бивачном хлебе и родниковой воде, он, словно стремясь наверстать упущенное время, приказывал щедро заполнять свой стол самыми изысканными блюдами и самыми дорогими винами, а все им не съеденное бросать собакам, вместо того чтобы отдавать тем, кто его окружал.
Поэтому в первый же день своего появления в замке генерал позвал старого Фрица и вручил ему список поборов, которые он рассчитывал взимать с этой местности, список настолько непомерный, что управляющий упал перед ним на колени, умоляя не возлагать столь жестокое бремя на бедных крестьян. Но в ответ генерал заявил ему, что для него самое неприятное — слышать жалобы людей, так что при первом же изъявлении недовольства, дошедшем до его ушей, он удвоит свои требования. За генералом стояла большая сила, у него было право завоевателя, и приходилось повиноваться ему.
Легко догадаться, что при таком своем характере г-н Доминик не очень-то приветливо отнесся к Фрицу, когда тот пришел рассказать ему об установлении графини Берты: генерал только презрительно посмеялся и ответил, что вассалы созданы для того, чтобы кормить своих сеньоров, а вовсе не наоборот, и что, следовательно, он предлагает обычным гостям графини Берты отобедать 1 мая там, где им заблагорассудится, но только не у него в замке.
Так что впервые после двадцати пяти лет вассалы из владений Розенбергов не смогли в этот торжественный день весело собраться вокруг гостеприимного стола; но страх, внушаемый Домиником, был столь велик, что никто не осмелился роптать. Впрочем, Фриц выполнил полученные распоряжения и предупредил крестьян, что их новый хозяин не намерен следовать прежним обычаям.
Что же касается Доминика, то он отужинал с обычной своей неумеренностью, после чего удалился к себе, предварительно поставив, как всегда, часовых в коридорах и у ворот замка, лег в постель и заснул.
Против обыкновения, генерал проснулся среди ночи; поскольку он всегда спал крепким сном до самого рассвета, то сначала ему пришло в голову, что уже настало утро; но он ошибался — еще не светало и в открытом окне виднелись сверкающие в небе звезды.
Кроме того, в душе его происходило что-то совершенно необычное: это походило на безотчетный страх, это походило на предчувствие, что сейчас произойдет нечто сверхъестественное. Генералу казалось, что воздух вокруг него дрожит, словно в нем трепещут крылья духов ночи; его любимая собака, привязанная во дворе прямо под его окнами, тоскливо завыла, и, слушая ее жалобный вой, новый владелец замка почувствовал, что его лоб покрылся холодной испариной. И в эту минуту башенные часы замка начали медленно и глухо бить полночь; с каждым ударом ужас этого человека, слывшего храбрецом, возрастал настолько, что на десятом ударе генерал уже не мог вынести овладевшей им тревоги и, приподнявшись на локте, собрался было открыть дверь, чтобы позвать часового. Но при последнем ударе часов, как только его нога коснулась пола, он услышал скрип открывающейся двери, хотя ему прекрасно помнилось, что он сам запер ее изнутри, и на его глазах она без чьего-либо усилия стала медленно поворачиваться на петельных крюках, будто ни замка, ни задвижки в ней не было; затем по комнате распространился бледный свет и, как показалось Доминику, к нему стали приближаться легкие шаги, от которых, однако, весь он покрылся дрожью. И вот у изножия его кровати появилась женщина, окутанная широким белым саваном; в одной руке она держала одну из тех медных ламп, какие принято зажигать у могил, а в другой — пергамент, заполненный текстом, подписанный и скрепленный печатью. Она медленно приближалась; ее длинные волосы ниспадали ей на плечи, взгляд был застывшим, а лицо — неподвижным; оказавшись рядом с тем, к кому она пришла, женщина поднесла лампу к пергаменту, на который стал падать яркий свет, и произнесла: