Можно понять волнение, вызванное появлением в округе столь почтенного рыцаря, однако почти тотчас после того, как Торальд пересек деревню Розенберг верхом на своем могучем коне, вооруженный своим замечательным копьем и опоясанный своим отличным мечом, он исчез, и с тех пор никто ничего о нем не слышал.
Разумеется, подобная тайна лишь разожгла любопытство жителей окрестных селений, вызванное этой особой.
Поговаривали, что вечером его видели перед замком Вистгау в лодке, которая, несмотря на быстрое течение Рейна, стояла на реке недвижно, словно на якоре. Поговаривали также, что однажды заметили, как он с лютней в руке стоял на вершине огромной скалы, которая высилась напротив окон Хильды и на которую до того лишь ястребы, кречеты и орлы опускали свои когти. Однако все эти рассказы были не более чем смутные слухи и никто не мог заявить определенно, что встретил рыцаря Торальда после того дня, когда он во всеоружии и верхом на своем коне пересек деревню Розенберг.
XV
ЗАКЛИНАТЕЛИ ДУХОВ
Как вы поняли, дорогие мои дети, огненная рука предоставила барону Вильбольду семь дней для раскаяния; но он, по-прежнему находясь под влиянием дурных советов рыцаря Ганса фон Варбурга, решил не идти на попятную и, чтобы утвердиться в этом решении, вознамерился три последних дня провести в празднествах и бурных пиршествах. Кстати, нашелся и предлог — день рождения его дочери, приходившийся как раз на 8 мая: Хильда родилась в месяц роз.
Это послужило оправданием частых, как никогда ранее, визитов рыцаря Ганса к своему другу барону Вильбольду; дело в том, что Ганс страстно влюбился в красавицу Хильду, и, хотя ему было по меньшей мере сорок пять лет, то есть он был втрое старше девушки, он не стал скрывать от друга свои брачные замыслы.
Что касается барона, то не в его натуре было вникать во все тонкости любовных чувств, на почве которых обычно произрастают девичьи грезы, грустные или радостные, мучительные или блаженные; он женился без любви, что не помешало ему чувствовать себя в браке вполне счастливым, поскольку его супруга была воистину святой женщиной. Так что Вильбольду и в голову не приходило, что Хильда должна обожать своего мужа, чтобы в свою очередь быть счастливой в замужестве. К тому же барона весьма восхищало геройство Ганса, его богатство, о котором Вильбольд был прекрасно осведомлен и которое он считал по меньшей мере равным своему собственному; кроме того, он привык принимать у себя как гостя жизнерадостного и разговорчивого рыцаря, весьма его развлекавшего своими рассказами о сражениях, турнирах и поединках, в которых, само собой разумеется, тот неизменно выходил победителем.
Так что барон не принял и не отверг предложение Ганса; тем не менее он дал другу понять, что ему будет приятно, если тот постарается понравиться Хильде, а это, вероятно, будет нетрудно для такого храброго, галантного и остроумного кавалера, как он.
Естественно, что с этого времени рыцарь Ганс удвоил внимание к миловидной даме своего сердца и заботы о ней, а она принимала все эти знаки любви со своей обычной сдержанностью и скромностью, будто совершенно не понимая, с какими намерениями Ганс осыпает ее комплиментами.
Пятый день со времени появления огненной руки совпал с днем рождения Хильды, и, в соответствии со своими планами провести следующие три дня в празднествах, Вильбольд пригласил всех своих друзей на торжественный обед; разумеется, не забыл он пригласить среди прочих и Ганса фон Варбурга, ибо они были добрыми и неразлучными товарищами.
Гости съехались, их провели в обеденный зал, и каждый уже приготовился сесть на предназначенное ему место за столом, как вдруг послышался звук рога и дворецкий объявил, что у ворот замка Эйзенфельд появился какой-то рыцарь и что он просит оказать ему гостеприимство.
— Черт побери! — воскликнул барон. — У этого малого отменный нюх. Пойдите и скажите ему, что он будет желанным гостем и что мы ожидаем его за столом.
Через несколько минут незнакомый рыцарь вошел в зал.
Это был красивый темноволосый и голубоглазый молодой человек лет двадцати или двадцати двух от роду. Непринужденность, с которой он представился, свидетельствовала о том, что в своих странствиях он привык к гостеприимству самых знатных вельмож.
Его благородная внешность сразу же поразила всех гостей, и барон Вильбольд, видя, с кем он имеет дело, соблаговолил предложить ему как гостю свое собственное место. Но незнакомец отклонил эту честь и, ответив на приглашение барона весьма учтивым комплиментом, занял за столом отнюдь не самое значительное место.
Рыцаря никто не знал, и каждый с любопытством внимательно наблюдал за ним. И только Хильда сидела, опустив глаза, но если бы кто-нибудь взглянул на нее в ту минуту, когда незнакомец появился в дверях, он заметил бы, что девушка покраснела.
Пиршество было роскошным и шумным; особенно не скупились за этим столом на вина. Барон Вильбольд и Ганс обращали на себя внимание тем, с какой учтивостью они произносили и выслушивали здравицы.
Разумеется, за столом не могли не затронуть тему призраков в замке Вистгау.
Рыцарь Ганс стал вышучивать хозяина по поводу ужаса, который внушали тому привидения, ужаса, в котором Вильбольд признался с откровенностью, присущей человеку мужественному.
— Черт побери! — воскликнул он. — Хотел бы я видеть вас, дорогой мой рыцарь, на моем месте, когда эта страшная огненная рука писала на стене это пресловутое четверостишие, из которого я не забыл ни единого слова.
— Вам просто померещилось! — возразил Ганс. — Мне думается, что это видения растревоженного сознания! Я не верю в призраки.
— Вы в них не верите, поскольку сами их еще не видели; а если вдруг вы увидите одного из них, что скажете тогда?
— Он услышит от меня такое заклинание, — заявил Ганс, звучно хлопнув ладонью по своему огромному мечу, — что больше никогда не появится в моем присутствии, ручаюсь вам в этом.
— В таком случае, — сказал барон, — есть одно предложение, Ганс.
— Какое?
— Закляни дух госпожи графини Берты, да так, чтобы он никогда больше не появлялся в замке Вистгау, и проси у меня все, что хочешь.
— Все, что хочу?
— Да, — подтвердил Вильбольд.
— Тогда берегись, — засмеялся рыцарь.
— Закляни дух графини Берты — и смело выскажи свою просьбу.
— И ты ее выполнишь?
— Слово рыцаря!
— Даже если я попрошу руку прекрасной Хильды?
— Даже руку моей дочери.
— Отец! — негромко вокликнула юная владелица замка, и в ее голосе чувствовался легкий упрек.
— Черт побери, дорогая моя Хильда! — рыкнул барон, разгоряченный несколькими стаканами токая и браунбергера. — Черт возьми, я сказал то, что сказал. Рыцарь Ганс, мое слово твердое: закляните дух графини Берты — и Хильда будет вашей.
— А предоставите ли вы, господин барон, подобное вознаграждение тому, кто исполнит задуманное вами, если рыцарю Гансу это не удастся? — спросил молодой иностранец.
— Если мне это не удастся? — вскричал Ганс. — Ну-ну! Так вы предполагаете, что мне это не удастся?
— Я этого не предполагаю, рыцарь, — отозвался незнакомец голосом столь нежным, словно его слова слетали с женских уст.
— Так вы хотите сказать, что уверены в этом? Черт побери, господин иноземец, — произнес Ганс, повышая голос, — да понимаете ли вы, что ваши слова весьма оскорбительны!
— Во всяком случае, вопрос, с которым я обратился к мессиру Вильбольду фон Эйзенфельду, никак не может причинить урон вашим брачным замыслам, сеньор рыцарь, поскольку некто другой возьмется исполнить задание нашего хозяина только после того, как вы потерпите неудачу.
— И кто же это возьмется за дело, в котором потерпит неудачу рыцарь Ганс? — поинтересовался барон.
— Я, — ответил незнакомец.
— Однако, — заметил Вильбольд, — при всей учтивости вашего предложения, для того чтобы я принял его, вам вначале следовало бы представиться мне.