Наконец, когда рыцарь упал без чувств в кресло, прялка сжалилась над ним и вновь заняла место у его пояса.
Тогда Ганс подумал, что, быть может, он уймет гнев своей противницы, сделав для нее что-нибудь приятное, и принялся прясть.
Похоже, прялку это весьма порадовало: ее головка оживилась, заморгала глазками от удовольствия и принялась тихо напевать какую-то песенку.
В эту минуту Ганс услышал шум в коридоре и хотел было прервать свое занятие; но прялке это не понравилось, и она так больно ударила несчастного по пальцам, что ему пришлось продолжить работу.
Тем временем шаги приближались и наконец остановились перед дверью; Ганс был вне себя, оттого что его застигли в подобном наряде и за подобным занятием, но он ничего не мог поделать.
Мгновение спустя дверь распахнулась, и вошедшие в комнату барон Вильбольд, рыцарь Торальд и еще трое или четверо сопровождавших их дворян остолбенели от странной картины, представшей перед их глазами.
Ганс, которого они оставили облаченным в рыцарские доспехи, теперь предстал перед ними в облике старухи за прялкой и с веретеном в руках.
Вся компания разразилась громким хохотом. Великан же не знал, куда деваться от стыда.
— Черт подери! — воскликнул барон Вильбольд. — Похоже, посетившие тебя призраки обладают веселым нравом, друг мой Ганс, и ты сейчас поведаешь нам, что с тобой произошло.
— Все дело в пари, — ответил Ганс, надеявшийся выпутаться из положения, прибегнув к бахвальству.
Но тут прялка, увидев, что рыцарь вознамерился солгать, нанесла ему такой сильный удар по кончикам пальцев, что бедняга вскрикнул от боли.
— Проклятая прялка! — пробормотал он.
А затем продолжил:
— Это все из-за пари, которое я заключил. Рассудив, что призрак — женщина, я решил, что встречать ее с иным оружием, чем прялка и веретено, бесполезно…
Но в эту минуту, несмотря на прикованный к прялке умоляющий взгляд Ганса, та возмутилась и вновь принялась бить рыцаря по ногтям, да так, что Вильбольд сказал ему:
— Э, друг мой Ганс, вижу, ты лжешь, и за это-то и бьет тебя прялка. Скажи нам правду — и прялка оставит тебя в покое.
И, словно поняв сказанное бароном, прялка сделала Вильбольду реверанс, сопроводив его кивком, означавшим, что барон стоит на верном пути.
И Ганс был вынужден рассказать о том, что с ним произошло, во всех подробностях. Время от времени ему еще хотелось уклониться от истины и в том или ином эпизоде блеснуть своей отвагой, но тогда прялка, стоявшая спокойно, пока он не лгал, нападала на рассказчика при первых же словах лжи, и Ганс был вынужден тотчас возвращаться на тропу истины, от которой он на короткое время уклонялся.
Когда рассказ был закончен, прялка сделала Гансу насмешливый реверанс, затем весьма учтиво поклонилась остальным присутствующим и, подпрыгивая на своей ножке, удалилась через дверь, прихватив с собой веретено, последовавшее за ней, словно ребенок за матерью.
Что же касается рыцаря Ганса, то он, убедившись, что прялка уже далеко, убежал через ту же дверь и под улюлюканье деревенских сорванцов, принявших его за ряженого, поспешил укрыться в своем замке.
XVII
КЛАД
На следующую ночь пришла очередь бодрствовать рыцарю Торальду; к ночному бдению он подготовился с такой же мерой сосредоточенности и смирения, с какой накануне не поскупился на бахвальство и легкомыслие Ганс.
Так же как рыцаря Ганса, юношу проводили и заперли в опечатанной комнате; но он не пожелал взять с собой никакого оружия, заявив, что не в силах противостоять призракам, этим посланцам Божьим.
Оставшись в полном уединении, он благочестиво сотворил молитву и, сидя в кресле, стал ждать, когда призраки пожелают предстать перед ним.
Так он прождал несколько часов, не сводя взгляда с двери и не видя ничего необычного, как вдруг услышал у себя за спиной слабый шум и почувствовал легкое прикосновение к своему плечу.
Торальд обернулся.
Посреди комнаты стоял призрак графини Берты.
Рыцарь, ничуть не испугавшись, улыбнулся ей, как старинному другу.
— Торальд, — обратилась к нему Берта, — ты стал таким, каким я надеялась тебя видеть — то есть добрым, храбрым и благочестивым юношей; так что ты будешь вознагражден по заслугам.
С этими словами она жестом велела юноше следовать за ней и пошла прямо к стене; как только она коснулась стены пальцем, та раздвинулась и взгляду Торальда открылся большой клад, который замуровал здесь некогда граф Ульрих, вынужденный из-за войны покинуть свой замок.
— Эти сокровища — твои, дитя мое, — сказала графиня, — и, чтобы никто не мог посягнуть на них, только ты сможешь раздвинуть стену, и слово, которое откроет ее тебе, — это имя твоей возлюбленной Хильды.
И тут же стена сомкнулась так плотно, что на ней не осталось даже тончайшего шва.
Затем призрак послал юноше прощальную улыбку, ласково кивнул ему и исчез, словно легкий туман.
На следующее утро Вильбольд и его товарищи вошли в комнату и увидели рыцаря Торальда мирно спящим в большом кресле.
Барон разбудил молодого человека, и тот с улыбкой открыл глаза.
— Друг мой Торальд, — сказал Вильбольд. — Этой ночью я видел сон.
— Какой же? — поинтересовался Торальд.
— Мне приснилось, что тебя зовут вовсе не Торальдом, а Германом, что ты правнук графа Осмонда, что тебя сочли умершим, хотя ты был жив, и что твоя прабабушка Берта явилась тебе этой ночью, чтобы открыть тебе клад.
Торальд понял, что этот сон был небесным откровением, ниспосланным для того, чтобы у барона Вильбольда фон Эйзенфельда не осталось ни малейшего сомнения в его происхождении.
Ничего не сказав в ответ, юноша встал и, в свою очередь жестом велев барону следовать за ним, остановился перед стеной.
— Ваше сновидение ничуть вас не обмануло, мессир Вильбольд: я и правда тот самый Герман, которого сочли мертвым. Этой ночью мне явилась моя прабабушка Берта и действительно открыла мне клад, и вот доказательство тому.
И с этими словами Герман — а это и в самом деле был тот несчастный ребенок, которого графиня Берта забрала с собой в могилу и отдала на воспитание королю кобольдов — Герман произнес имя Хильды, и, в соответствии с обещанием призрака, стена раздвинулась.
Остолбеневшего Вильбольда ослепил блеск этого клада, состоявшего не только из золотых монет, но также из рубинов, изумрудов и бриллиантов.
— Да, кузен Герман, я вижу, что ты сказал правду, — произнес барон. — И замок Вистгау, и моя дочь Хильда твои, но при одном условии.
— При каком же? — обеспокоенно спросил Герман.
— При том условии, что ты возьмешь на себя обязанность каждый год первого мая угощать крестьян деревни Розенберг и ее окрестностей медовой кашей графини Берты.
Разумеется, Герман с благодарностью принял это условие.
* * *
Неделю спустя Герман фон Розенберг женился на Хильде фон Эйзенфельд, и, пока стоял замок, его потомки каждый год, без единого исключения, 1 мая щедро угощали жителей деревни Розенберг и ее окрестностей медовой кашей графини Берты.
СЕБЯЛЮБЕЦ
Карл унаследовал от отца ферму со стадами мелкого и крупного рогатого скота и плодоносными землями; риги, стойла и дровяные сараи были переполнены добром, однако, как это ни странно, Карл словно не замечал всего этого: единственное, чего он желал, — копить богатство все больше и больше, а потому работал днем и ночью, будто был беднейшим крестьянином в деревне. Он слыл самым скупым среди всех фермеров в округе, и ни один человек, который мог заработать на жизнь у кого-нибудь еще, не нанимался к нему. Домашние работники у него постоянно менялись, поскольку, страдая от голода, они быстро падали духом и уходили от этого скряги. Это вовсе не беспокоило Карла, так как у него была добрая и приветливая сестра. Будучи отличной хозяйкой, Амиль неустанно заботилась о благосостоянии брата; как ни старалась она при этом возместить его скупость своей щедростью, это ей не очень-то удавалось, поскольку он зорко следил за расходами.