Ревущие волны в одно мгновение унесли насмешливого гнома; он скрылся из виду, а Карлу пришлось без чьей-либо помощи сражаться с пенящимися валами. Он плыл до тех пор, пока не показался берег; тут, к счастью, он заметил обломки подгнивших бревен, плавающих в море и, похоже, оторвавшихся от старой дамбы. Отчаянным усилием он вцепился в одно из бревен и стал изо всех сил кричать, надеясь, что с берега к нему придет помощь. Крики тонущего человека в конце концов привлекли внимание детей рыбака, игравших на берегу: не думая об опасности, они столкнули лодку в воду и направили ее к бедняге, который, казалось, должен был вот-вот уйти под воду. После множества безуспешных попыток втащить Карла в лодку смелым детям удалось, наконец, сделать это.
— Спасибо! Спасибо! — бормотал он, глядя на детей, без колебаний рисковавших собственной жизнью ради спасения жизни незнакомца.
— Не благодарите нас, — возразил малыш. — Вы даже не представляете, как мы рады, что Небо предоставило нам случай избавить вас от верной смерти; это мы должны быть благодарны каждый раз, когда можем сделать какое-нибудь доброе дело; во всяком случае этому нас учит наш добрый отец.
"Хотел бы я, чтобы и мой отец дал мне такие же уроки", — подумал Карл.
Он нежно поцеловал детей; кроме этого, ему нечем было их одарить, ведь все его золото было потеряно во время исполненного опасностей странствования с вероломным гномом.
Он спросил, как ему добраться домой, и крестьянский мальчик, по возрасту чуть старше его спасателей, предложил провести его через высокие горы и дальше до самого дома, находившегося, по словам мальчика, очень далеко отсюда, что весьма удивило фермера.
В изорванной одежде и с израненными ногами, Карл отправился в путь вместе со своим юным и ловким провожатым, с величайшим почтением поддерживавшим своего подопечного во время трудных переходов и на каменистых горных тропах; взрослый мужчина чувствовал себя пристыженным и краснел, наблюдая, как этот обыкновенный ребенок, не заботясь о самом себе, удаляется на такое огромное расстояние от своей деревни, чтобы услужить бедному, исстрадавшемуся чужестранцу, и при этом напевает ему свои горские песенки, чтобы дорога казалась Карлу короче и чтобы он забыл о своей усталости и боли; мало того: когда они добрались до какого-то более или менее спокойного места, маленький крестьянин сел в тени рядом с Карлом, извлек из своей котомки ее содержимое и охотно разделил провизию между собой и своим спутником.
Под конец пути дорога стала такой легкой и такой прямой, что услужливый провожатый Карла настроился расстаться с ним и вернуться домой; однако, прежде чем это сделать, он пожелал непременно оставить содержимое своей котомки Карлу, опасаясь, что тот будет страдать от голода. Карл никак не хотел с этим согласиться, опасаясь того, что могло произойти со слабым ребенком, оставшимся без еды. Настояв на своем отказе, Карл поцеловал мальчика, высказал ему тысячу благодарностей и стал спускаться с горы. Итак, Карл научился думать о других.
День за днем он шел через долины, заглушая голод ягодами диких кустарников и утоляя жажду живой водой ручьев; наконец он добрался до какой-то деревни, состоявшей из разрозненных хижин. Усталость и недостаток пищи истощили его тело, некогда такое крепкое; он еле плелся, пошатываясь, в надежде обнаружить кого-нибудь, кто придет к нему на помощь; однако он не увидел никого, кроме хорошенькой светловолосой девочки, которая сидела на пороге своего жилища и ела хлеб, обмакивая его в молоко. Карл попытался приблизиться к ней, но, не в состоянии сделать больше и шага, упал, растянувшись во весь свой рост; девочка живо вскочила, увидев, как он рухнул почти у ее ног, и услышав, как стонет истощенный и несчастный чужестранец; она приподняла ему голову, и по мертвенной бледности его лица и по худобе его тела сразу догадалась о причинах его страданий; не медля, она поднесла кружку молока к его губам и держала ее так до тех пор, пока незнакомец не осушил ее с присущей голодному жадностью. Это дитя, ни минуты не думая ни о чем другом, кроме страданий Карла, умирающего от истощения, по доброй воле и с радостью пожертвовала ему собственный завтрак. — Помни же об этом, Карл! — Он и в самом деле помнил об этом, когда, собравшись с силами, продолжил путь, храня в сердце только что полученный им урок.
Ему предстояло пройти еще весьма длинный и весьма утомительный отрезок дороги к дому… Его дом! Ах, сердце у Карла упало, когда он вспомнил, что этот дом ему уже не принадлежал; теперь это был дом его сестры и его друга, с которыми он обращался так холодно и эгоистично вплоть до минуты расставания с ними, когда его голова была одурманена обещанными коварным гномом горами золота; когда он воображал, что вскоре будет обладать несметными богатствами; когда, наконец, он старался своим поведением держать сестру и друга на достаточно большом расстоянии от себя, чтобы не могла зайти речь о дележе с ними чего-либо, даже если бы они впали в нищету. С тех пор как новые чувства, порожденные пролившейся на него со всех сторон людской добротой без всякого расчета на вознаграждение, овладели его сердцем, он стал сознавать, что не имеет никакого права взывать к милосердию сестры и ее мужа, ибо недостоин их дружбы; и Карл только вздыхал, размышляя о том, каким он был прежде.
Ночь застигла его в невозделанной мрачной пустоши, и, словно усугубляя его беды, крупными хлопьями повалил снег, застилая ему глаза. Он запахнул поплотнее свой изорванный плащ и стал бороться с порывами ледяного ветра, бушевавшего вокруг него с какой-то мстительной силой. Кончилось тем, что обледеневший снег покрыл толстым слоем его закоченевшие ноги, и он продвигался все медленнее и медленнее, а идти ему становилось все тяжелее и тяжелее. Метель усилила свое неистовство, и Карла стало пошатывать; на мгновение он застыл, словно сраженный бешеным ветром, потом опустился на землю и вскоре был наполовину занесен снегом.
Сквозь шум метели пробилось звяканье колокольчика; оно возвещало приближение крытой повозки, стук колес которой заглушался густым снегом настолько, что можно было бы усомниться, действительно ли это повозка, если бы не видный издалека яркий свет ее фонаря. Через несколько минут она подъехала к месту, где лежал Карл; лошадь вздыбилась при виде контуров человека, простертого на земле; возница сошел с облучка, поднял замерзшего незнакомца и, приложив немалые усилия, уложил его, целого и невредимого, в повозку, а затем на самой большой скорости довез до ближайшего хутора, светившиеся окна которого он увидел издали. Там несчастного вернули общими стараниями к жизни, и первое, что предстало перед его глазами, было лицо его добрейшего зятя Вильгельма, который не смог узнать в умирающем страннике, оборванном бродяге, своего шурина Карла, такого богатого и себялюбивого; тот в нескольких словах рассказал, как он вместе с гномом странствовал больше года, что и ему самому казалось непостижимым; однако Вильгельм подтвердил, что это — самая что ни на есть правда, и тут же заверил Карла, что готов принять его в своем доме и предоставить ему, предав полному забвению прошлые его прегрешения, все то, что всегда готова дать искренняя привязанность. Эти заверения явились целительным бальзамом для телесных и душевных ран раскаявшегося Карла. Затем Вильгельм ушел, предоставив ему возможность отдохнуть на мягкой и удобной деревенской постели.
На следующее утро, не скрывая чувства стыда, Карл зашагал к хорошо знакомому порогу своего прежнего жилища; но, как только его нога коснулась первой ступеньки лестницы, его сестра бросилась в объятия брата и расцеловала его; Карл спрятал свое лицо на груди этой великодушной женщины и разрыдался.