— Братец, — промолвила Мари, — конечно же, папа и мама занимаются нашей рождественской елкой, ведь я слышала какой-то страшный шум в гостиной, куда нам не разрешили входить.
— А я, — заявил Фриц, — по тому, как минут десять назад залаял Турок, понял, что в дом вошел крестный Дроссельмейер.
— О Боже! — вскричала Мари, хлопая в ладоши. — Что же он нам принес, наш добрый крестный? Я вот уверена, что это будет прекрасный сад со множеством деревьев, с красивой речкой, которая течет по лужайке, усеянной цветами. По этой речке поплывут серебряные лебеди в золотых ошейниках, а маленькая девочка принесет им марципаны, которые они будут есть прямо из ее передника.
— Прежде всего, — отозвался Фриц присущим ему наставительным тоном, который родители считали одним из самых серьезных его недостатков, — вам надо бы знать, мадемуазель Мари, что лебеди не едят марципанов.
— Охотно верю, — согласилась Мари, — но ведь ты на полтора года старше меня, тебе и следует знать больше.
Фриц принял важный вид.
— А кроме того, — продолжал он, — я полагаю, что могу с уверенностью сказать: если крестный Дроссельмейер и принесет что-то, это будет крепость с солдатами, чтобы ее охранять, с пушками, чтобы ее защищать, и с врагами, чтобы ее штурмовать; так что можно будет устраивать превосходные битвы!
— Я не люблю сражений, — сказала Мари. — Если он, как ты говоришь, принесет крепость, то это будет подарок для тебя; однако я попрошу тогда для себя раненых, чтобы лечить их.
— Что бы он ни принес, — заявил Фриц, — ты прекрасно знаешь, что это будет и не для тебя, и не для меня, ведь под предлогом, что подарки крестного Дроссельмейера всегда истинное чудо, их у нас тут же заберут и поставят на самую верхнюю полку стеклянного шкафа, куда может дотянуться один только папа, да и то забравшись на стул, а потому, — продолжал Фриц, — я не меньше и даже больше игрушек крестного Дроссельмейера люблю те, какие нам дарят мама и папа и какими, по крайней мере, нам позволяют играть до тех пор, пока мы не разломаем их на мелкие кусочки!
— И я тоже, — призналась Мари. — Однако не надо говорить этого нашему крестному.
— Почему?
— Он будет огорчен, что мы не любим его игрушки так же, как те, что нам дарят папа и мама; он ведь приносит подарки, чтобы доставить нам удовольствие, вот пусть и думает, что не ошибся.
— Ну уж! — хмыкнул Фриц.
— Мадемуазель Мари права, господин Фриц, — заметила фрейлейн Трудхен, отличавшаяся крайней молчаливостью и позволявшая себе говорить только в чрезвычайных обстоятельствах.
— Послушай, — поспешно обратилась к брату Мари, чтобы помешать ему сказать какую-нибудь дерзость бедной гувернантке, — послушай, давай попробуем догадаться, что нам подарят родители. Я вот, на условии, что она не будет браниться, рассказала маме, что мадемуазель Роза, моя кукла, становится все более и более неуклюжей и, несмотря на все замечания, какие я ей без конца делаю, только и знает что падать прямо на нос, а от этого на ее лице остаются чрезвычайно противные отметины; так что больше нечего уже даже думать о том, чтобы вывести ее в свет, настолько ее внешность не вяжется теперь с ее платьями.
— А я, — откликнулся Фриц, — дал знать папе, что крепкая гнедая лошадь будет очень уместна в моей конюшне; заодно я попросил его обратить внимание на то, что не бывает правильно устроенной армии без легкой кавалерии и что в дивизии, находящейся под моим командованием, недостает эскадрона гусар.
Услышав это, фрейлейн Трудхен решила, что ей пришло время взять слово во второй раз.
— Господин Фриц и мадемуазель Мари, — сказала она, — вы прекрасно знаете, что это младенец Иисус дает и освящает все те прекрасные игрушки, какие вам приносят. Стало быть, не нужно заранее говорить о том, чего вы желаете: ему лучше знать, что может быть вам приятно.
— О да, — произнес Фриц, — но при этом в прошлом году он подарил мне одну лишь пехоту, хотя, как я только что сказал, мне было бы очень приятно иметь эскадрон гусар.
— А мне, — прошептала Мари, — остается только благодарить его, потому что я просила всего одну куклу, а получила еще и красивую белую голубку с розовыми лапками и розовым клювиком.
Между тем совсем стемнело, так что дети говорили все тише и тише, прижимались друг к другу все теснее и теснее, и им казалось, что они ощущают рядом с собой радостное биение крыльев их ангелов-хранителей, а вдали слышится нежная мелодичная музыка, словно это орган под темными сводами кафедрального собора поет славу рождеству Господа нашего Христа. Внезапно по стене пробежал светлый луч, и дети поняли, что это младенец Иисус, оставив им подарки в гостиной, улетает на золотом облаке к другим детям, ждущим его с таким же нетерпением, как и они.
Тотчас же зазвонил звонок, дверь распахнулась с шумом и из гостиной хлынул такой яркий свет, что ослепленные дети замерли на месте, и у них хватило сил лишь на то, чтобы закричать:
— Ах! Ах! Ах!
На пороге гостиной появились президент и президентша; они взяли Фрица и Мари за руки.
— Пойдите посмотрите, дружочки, — сказали они, — что вам принес младенец Иисус!
Дети тут же бросились в гостиную, а фрейлейн Трудхен, положив свое вязание на стоявший перед ней стул, последовала за ними.
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЕЛКА
Вы наверняка знаете, дорогие мои дети, Сюсса и Жиру — этих великих творцов детской радости; вас приводили в их великолепные магазины и говорили вам, открывая неограниченный кредит: "Идите, смотрите, выбирайте!" И вы замирали, затаив дыхание, с распахнутыми глазами, с разинутым ртом, испытывая при этом такой восторг, какого вам не испытать больше никогда в жизни, — даже в день, когда вы станете академиками, депутатами или пэрами Франции. Так вот, то же самое ощущали Фриц и Мари, когда они вошли в гостиную и увидели рождественскую елку, которая, казалось, росла прямо из большого стола, покрытого белой скатертью, и вся была увешена не только золотыми шишками, но и сахарными цветами вместо настоящих цветов и шоколадными конфетами вместо настоящих плодов; она вся сияла, освещенная огнями сотни свечей, которые были спрятаны в ее густой зелени и делали ее такой же сверкающей, как те треугольные стойки для иллюминационных плошек, что вы видите в дни народных гуляний. При виде этой елки Фриц несколько раз исполнил такие антраша, что они делали честь г-ну Пошетту, его учителю танцев, ну а Мари даже не попыталась сдержать радостные слезы; похожие на жидкий жемчуг, они покатились по ее сияющему, словно майская роза, личику.
Но что началось, когда дети перешли от целого к подробностям и увидели, что стол под елкой завален всевозможными игрушками; когда Мари нашла там куклу ростом в два раза выше мадемуазель Розы и очаровательное шелковое платьице, висевшее на вешалке, так что его можно было рассмотреть со всех сторон; когда Фриц обнаружил выстроившийся на столе эскадрон одетых в красные ментики с золотыми петлицами гусаров верхом на белых лошадях, а на полу привязанного к ножке того же самого стола превосходного гнедого коня, которого так недоставало в его конюшне; и новоявленный Александр Македонский тотчас же садится верхом на уже оседланного и взнузданного Буцефала и, проехав вскачь вокруг елки три или четыре раза, заявляет, спешившись, что, хотя, конечно, это совершенно дикое животное, норовистее которого не найти, он ручается, что сумеет укротить его: не пройдет и месяца и конь станет кротким как ягненок.
Но в ту минуту, когда Фриц спешился, а Мари дала своей новой кукле имя Клерхен, что соответствует французскому имени Клер, как Розхен соответствует имени Роза, во второй раз раздался серебристый звон колокольчика, и дети посмотрели туда, откуда исходил этот звук, — в угол гостиной.
И они увидели там нечто такое, чего не заметили прежде, поскольку их внимание было привлечено стоявшей в самой середине комнаты сверкающей рождественской елкой: они увидели, что этот угол гостиной был отделен китайской ширмой, за которой слышался какой-то шум и звучала какая-то музыка, свидетельствовавшие о том, что в этом месте комнаты происходило нечто новое и необычное. И тогда дети одновременно вспомнили, что еще не видели в тот вечер советника медицины, и в один голос воскликнули: