Но больше всего русалочке хотелось узнать, что скрывается за этими горизонтами. Она расспрашивала сестер, но сестры, знающие об этом ничуть не больше младшей, ничего не могли ей ответить.
Тогда она стала расспрашивать старую вдовствующую королеву, знавшую надводный мир и перечислившую внучке названия всех прибрежных стран.
— Скажи мне, — спросила девушка, — если только люди не тонут, они живут вечно?
— Нет, — ответила старая королева, — они умирают так же, как мы, и продолжительность их жизни, напротив, еще меньше, чем у нас. В среднем мы живем триста лет, и, когда мы умираем, наше тело превращается в пену, плавающую на поверхности моря. Так что у нас нет даже могилы, где мы покоились бы вблизи тех, кто нам дорог. После смерти от нас не остается даже бессмертной души, и мы никогда не обретем новой жизни. Так что мы похожи на зеленую тростинку, которая, будучи однажды сломленной, уже не зазеленеет вновь. У людей, наоборот, есть душа; будучи дарована Богом, она живет вечно, даже после того как завершится их короткая жизнь и тело, в котором обитала душа, возвратится в землю. Тогда душа поднимается сквозь прозрачный воздух к сверкающим звездам точно так же, как мы с морского дна поднимаемся на поверхность воды; там душа обретает райские кущи, неведомые живым, и вечно блаженствует перед ликом Всевышнего.
— Так почему же у нас нет такой бессмертной души? — спросила, опечалившись, русалочка. — Что касается меня, то я знаю, что охотно отдала бы все три века моей жизни ради того, чтобы стать человеком, пусть даже на один-единственный день, и получить надежду обрести затем свое место в небесном мире.
— У тебя не должно быть даже мысли об этом! — воскликнула старая королева. — Ведь нам здесь внизу куда лучше живется, и, что особенно важно, мы гораздо счастливее, чем люди там, наверху.
— Значит, — печально продолжила девушка, разговаривая больше с самой собой, чем со своей бабушкой, — значит, я умру и буду белой пеной качаться на поверхности моря; значит, после смерти я уже никогда не услышу благозвучного плеска волн и никогда уже не увижу ни красивых цветов, ни солнца, золотого при его восходе и пурпурного на закате. Так что же мне сделать, Господи, чтобы ты даровал мне бессмертную душу, такую же, как у людей?!
— Для этого есть только одно средство, — заявила старая королева.
— О, скажите, скажите же, какое? — воскликнула юная принцесса.
— Если кто-нибудь из людей полюбит тебя так сильно, что ты станешь значить для него больше, чем сестра, больше, чем мать, больше, чем отец; если все его помыслы, если вся его любовь будут сосредоточены на тебе; если священник вложит его правую ладонь в твою; если вы обменяетесь клятвами верности и в этом, и в ином мире, — тогда его душа перейдет в твое тело и ты таким образом обретешь свою долю в людском блаженстве.
— Но в таком случае он сам останется без души!
Старая королева улыбнулась:
— Дитя мое, душа бесконечна так же, как и бессмертна. Имеющий душу может отдать ее часть и, однако же, сохранить свою душу в целости. Но не обольщайся напрасной надеждой, ведь этому никогда не бывать. То, что в морских глубинах считается прекрасным — я имею в виду рыбий хвост, — на земле было бы отвратительным уродством. Чего ты хочешь? Ведь жалкие люди не видят в нем никакого преимущества и две дурацкие подпорки, именуемые ногами, предпочитают грациозному рыбьему хвосту, на котором всеми цветами радуги мерцает чешуя.
Но русалочка только вздохнула и, несмотря на похвальное слово своему рыбьему хвосту, произнесенное старой королевой, с грустью посмотрела на него.
— Ну-ну, не вздыхай, — произнесла бабушка, совершенно не догадывавшаяся о причинах печали своей внучки. — Будем смеяться, плавать и прыгать те триста лет, какие нам дано прожить. По правде говоря, это совсем немалый срок, и в конце концов наступает возраст, когда этот срок уже начинает казаться чрезмерно долгим. Что касается души, то, раз уж людской Бог лишил нас ее, что ж, обойдемся без нее: крепче спать будем после смерти; а покамест сообщаю тебе, что сегодня вечером при дворе состоится бал.
И бал в самом деле состоялся.
Этот бал представлял собой нечто такое, чего люди просто не в состоянии вообразить. Стены и потолок зала были сделаны из толстого, но прозрачного стекла; вокруг всего зала, образуя своего рода ограду, были расставлены тысячи огромных раковин: одни нежно-розового, другие — перламутрово-зеленого тона, третьи радовали взгляд всеми цветами радуги, четвертые — всеми полутонами опала. Их освещал голубоватый огонь, и, поскольку, как уже говорилось, стены дворца были прозрачны, море озарялось на четверть льё кругом, что позволяло рассматривать бесчисленное множество рыб, крупных и мелких: одни пурпурно-красные, а другие покрытые серебряным или золотым панцирем, они подплывали, привлеченные светом, чтобы уткнуться своими мордочками в стеклянные стены. Посреди квадратного зала, длина каждой стены которого вполне могла составлять целое льё, текла большая река, где обитатели моря, и самцы, и самки, танцевали, аккомпанируя себе кто игрой на черепаховых лирах, кто — собственным пением, и все это такими нежными голосами, под такую благозвучную музыку, что любой, их услышавший, признал бы Улисса мудрейшим из людей за его приказ заткнуть воском уши своих матросов, чтобы те не могли услышать пение сирен.
Несмотря на свою грусть, а быть может, даже по причине этой грусти, русалочка пела как никогда сладостно, и весь королевский двор аплодировал ей и руками, и хвостами. На минуту ее сердце переполнилось радостью, ведь, сколь бы скромной она ни была, аплодисменты убеждали ее в том, что такого прекрасного голоса, как у нее, обитатели земли никогда не могли услышать, поскольку даже обитатели вод не слышали голоса столь же чудесного; но сам этот успех почему-то вернул юную принцессу к мыслям о надводном мире; она подумала о молодом принце, чье лицо было так прекрасно, а весь облик так благороден, и, когда к этому примешалось мучительное сожаление о том, что ей не дано иметь бессмертную душу, русалкой овладело такое острое желание побыть одной, что она выскользнула из дворца, и, в то время, когда в бальном зале звучали радостные возгласы и песни, она, охваченная печалью, сидела в своем садике. Отсюда она слышала звуки валторн, веселые фанфары которых проникали сквозь толщу воды, и говорила себе:
"Теперь принц, наверное, плывет по морю — он, на ком сосредоточены все мои помыслы и в чьих объятиях я хотела бы обрести счастье моей жизни, как смертной, так и бессмертной. Что ж, я готова все отдать за его любовь, потому что его любовь может одарить меня бессмертной душой. И пока мои сестры танцуют во дворце, я отправлюсь на поиски морской колдуньи, которой я всегда боялась, ибо ее считают очень искусной в волшебстве, и, быть может, она даст совет и поможет мне".
Русалочка покинула свой садик и поплыла к водовороту, за которым жила колдунья. Никогда раньше ей не приходилось плыть по этому пути, и, более того, она всегда старалась держаться от него как можно дальше.
Да оно и понятно: там не было цветов, там не росли морские травы, там не было ничего, кроме взбаламученной воды и голого дна из серого песка, а над ним с ужасающим грохотом, напоминающим тот, что производят сотня мельничных колес, бурлила вода, вовлекая все в свой круговорот.
И вот эту впавшую в хаос стихию предстояло пересечь юной принцессе, чтобы попасть к морской колдунье, — иного пути не было.
Но пересечь водоворот вовсе не означало добраться до старой колдуньи: после него следовало проплыть над длинной полосой горячего пузырящегося ила, который колдунья называла своим торфяником и за которым, посреди диковинного леса, стояло ее жилище. Все деревья и все кусты этого леса были полипами — наполовину растениями, наполовину животными; каждый ствол походил на стоглавую гидру, поднявшуюся со дна; каждая ветвь напоминала длинную исхудавшую руку с пальцами, похожими на скрученных пиявок, и от корня до верхушки дерева все ветви шевелились. Все, что они могли схватить, они притягивали к себе, оплетали и не выпускали уже никогда.