Однако Пьеро, охваченный беспокойством, не заметил происшедшей с ними перемены.
— О чудовища! — воскликнул он. — Это они сожрали моего бедного Мартена!
И он подошел к подножию стены, чтобы пристыдить огромного королевского тигра, на вид еще более благодушного, чем остальные звери.
— Фу! Как это отвратительно! — сказал он. — Фу! Как это гадко, сударь, — то, что вы сделали!
Негодуя, он собирался сказать еще какую-нибудь дерзость этому великолепному животному, как вдруг заметил на вершине холма своего осла: с невозмутимым хладнокровием, присущим его сородичам, он ощипывал колючий куст дикого терна.
При виде этой картины Пьеро затрепетал от радости и оставил в покое королевского тигра; в один прыжок он очутился на холме; но осел, который был не так глуп, как казался, не стал ждать его там; то ли опасаясь, что хозяин снова вовлечет его в битву, то ли после нескольких часов свободы уже начав привыкать к радостям вольной жизни, то ли, наконец, повинуясь какой-то таинственной сверхъестественной силе, он бросился бежать по равнине, сотрясая воздух самыми громкими своими воплями "И-a! И-a!" и с самым победоносным видом вскидывая обеими задними ногами.
Наш друг Пьеро бросился вслед за ним, но, как ни быстро он бежал, догнать беглеца ему так и не удалось.
— Хорошо, хорошо, — сказал он ослу, бежавшему в ста шагах впереди него. — Я и не знал, что ты такой прыткий: в другой раз я это припомню!
После двух часов безуспешной погони Пьеро остановился у подножия горы. Любой другой осел — только не наш старый Мартен — воспользовался бы этой остановкой, чтобы удрать поскорее, но Мартен был прекрасно воспитан и досконально знал правила поведения: вместо того чтобы скрыться, он остановился и стал ждать, пока его хозяин передохнет; но, используя свободное время, он деликатно, кончиками губ оборвал неосторожный чертополох, имевший глупость просунуть свою головку в расщелину скалы, и принялся с жадностью поедать его.
После получасового отдыха Пьеро поднялся: перемирие закончилось, и преследование возобновилось с новой силой.
Оно продолжалось до ночи, и Пьеро, изнемогая от усталости, решил уже прекратить погоню, как вдруг он увидел, что его осел скрывается в пещере, уходящей в глубь горы.
— Ну, на этот-то раз ты от меня не уйдешь! — вскричал Пьеро и, нагнув голову, стал пробираться в пещеру.
Но не прошел он и ста шагов, как ощутил на своем плече чью-то руку, и в ту же секунду кто-то сказал ему в самое ухо:
— Входи, Пьеро, добро пожаловать, я хочу поговорить с тобой!
— Кто это говорит со мной? — спросил Пьеро, задрожав всем телом.
— Не бойся, дружок, — услышал он ответ, — ты в гостях у старой нищенки.
— У старой нищенки! — повторил Пьеро, немного успокоившись.
— Да, дружок, и я очень хочу минутку поговорить с тобой.
— Вы окажете мне большую честь, добрая женщина, — ответил Пьеро, никогда не отступавший от правила вежливо говорить с бедными людьми. — Но прежде всего скажите, не видели ли вы, как какую-нибудь минуту назад тут проходил мой осел?
— Видела, мой мальчик, — с улыбкой промолвила старая нищенка, — и даже отправила его в конюшню с большим запасом корма, чтобы он мог дождаться, не слишком скучая, окончания нашего разговора.
— О! Какое счастье! — воскликнул Пьеро, прыгая от радости при известии, что осел его не потерялся; затем, обратившись к старушке, он сказал: — Теперь говорите, добрая женщина, я весь внимание, хотя, по правде говоря, нам лучше было бы, наверное, перенести беседу на какой-нибудь другой день. Да к тому же место и время…
— … кажутся тебе неудачно выбранными, не так ли? Но будь спокоен, дружок, я ждала тебя сегодня вечером и все приготовила к твоему приходу.
Сказав эти слова, старая нищенка ударила своей палочкой по скале, к которой она только что прислонялась, и пещера вдруг раскололась надвое, а глазам Пьеро вместо темного грота, в котором он совсем недавно брел ощупью, открылся волшебный дворец сияющей белизны, какой можно увидеть только во сне или в чудесной стране фей.
То было огромное сооружение, целиком выдолбленное в глыбе белого мрамора. Высокий купол, по которому звездами были рассыпаны алмазы, покоился на двух рядах алебастровых колонн, связанных между собой переплетенными гирляндами из жемчуга и опалов, лилий, магнолий и померанцевых цветов. Тысячи причудливых арабесок, фантазии, изваянные руками гениев, спиралями поднимались по колоннам, обвивали капители, взбирались на выступы карнизов и свешивались с потолка, как снежные сталактиты.
Повсюду, на сколько хватало глаз, виднелись фонтаны, искрящиеся струи которых взметались на необозримую высоту и снопами алмазного дождя падали в водоемы из горного хрусталя, где вокруг прекрасных спящих лебедей резвились маленькие рыбки с серебряной чешуей. Пол, сделанный из цельного куска перламутра, был покрыт ковром из горностаевого меха, усыпанным цветами ломоноса, жасмина, мирта, нарциссами, маргаритками и белыми камелиями, и на каждом цветке дрожала капля росы.
Но самым невероятным — хотя вы в это поверите, дорогие мои дети, ибо об этом говорю вам я, — было то, что все эти предметы светились изнутри: весь дворец сиял, но сияние его было таким нежным, а свечение — таким бледным, спокойным и ясным, что казалось, будто это луна проливает в ночи свой тихий серебряный свет на зеленые лужайки.
В центре дворца, на массивном серебряном троне, украшенном великолепной чеканкой, восседала здешняя королева — прекрасная белая фея, улыбавшаяся так ласково, что невозможно было не полюбить ее с первого взгляда.
Это была фея озера: та самая добрая фея, которую вы, милые дети, видели до сих пор лишь в облике красной рыбки или переодетой старой нищенкой.
С головы до ног закутанная в облако легкого газа, она с задумчивым и мечтательным видом подпирала лоб ладонью.
Внезапно она подняла голову.
— Подойди ко мне, дружок, — ласковым голосом обратилась фея к Пьеро, стоявшему в нескольких шагах от трона.
Но Пьеро, ослепленный блеском этого волшебного видения, с широко распахнутыми глазами застыл в неподвижности, будто статуя Восторга у врат Неба.
— Ну, дружок, — снова заговорила фея, — подойди же сюда.
И она указала пальцем на нижнюю ступеньку своего трона.
А поскольку Пьеро не двинулся с места, она добавила:
— Неужели ты боишься меня и полагаешь, что в богатом наряде феи я менее красива, чем в лохмотьях старой нищенки?
— О нет, оставайтесь такой! — вскричал Пьеро, молитвенно складывая ладони. — Вы так прекрасны в этом облике!
И, сделав несколько шагов вперед, он пал ниц у ее ног.
— Поднимись, дружок, — улыбаясь, сказала фея, — и давай поговорим. Я хочу попросить тебя о большой жертве; достанет ли у тебя мужества принести ее?
— Я ваш раб, — отвечал Пьеро, — и все, что вы прикажете мне сделать, я сделаю из любви к вам.
— Прекрасно, дорогой мой Пьеро, я и не ожидала меньшего от твоего доброго сердца; но послушай меня, прежде чем брать на себя обязательство.
И, сияя своей ласковой улыбкой, так украшавшей ее бледное лицо, она спросила:
— Ты видишь во мне друга маленьких детей. Согласен ли ты любить их так же, как люблю их я?
— Охотно и от всей души, — ответил Пьеро, вспомнив в эту минуту о том, как, находясь в тюрьме, он получил в подарок от детей города принца Азора новый камзол.
— Согласен ли ты посвятить свою жизнь их забавам и их счастью?
— Да, согласен, — решительно произнес Пьеро.
— Но берегись! Они не всегда благоразумны, эти милые малыши; у них, как и у нас, взрослых, случаются плохие и хорошие дни: порой они бывают капризными, взбалмошными, своенравными; они заставят тебя страдать.